Марина Аэзида - Гибель отложим на завтра. Дилогия

Аданэй не нашелся, что ответить. Других он легко успокоил бы, но Ли-ли, без сомнения, почувствовала бы фальшь.

— Аданэй, мой принц, — она прикоснулась к его волосам, — мой бедный принц.

— Отчего же бедный? Если ты про мое изгнание и рабство, то, дадут Боги, это не навсегда, и скоро все изменится.

— Я не об этом…

— О чем тогда?

— Ты несчастен. Ты не умеешь быть счастливым — хоть в бараках, хоть во дворцах, а все равно не умеешь. Ты не любишь никого. Ты просто не можешь. Но тебе доставляет удовольствие мучить тех, кто любит тебя.

Аданэй нахмурился. Ему очень не понравились ее слова, раньше она никогда не говорила ничего подобного. Какие же еще странные мысли скрывались в голове этой женщины-ребенка?

Словно отвечая на невысказанный вопрос, Ли-ли заговорила снова:

— Ты и сам, наверное, недолюбленный, недоласканный, вот и мстишь всем. Бедный мой…

— Ты действительно так считаешь, Ли-ли? — Аданэй усмехнулся и, поднявшись, тенью навис над девушкой: — Так вот, это все глупости!

Девушка не отреагировала на его слова, только покачала головой и сказала:

— Я бы очень хотела помочь тебе, но ты никогда не подпустишь меня близко…

— Помочь? Да ты мне уже помогла. Чем еще ты, маленькая девочка, можешь помочь?

Ли-ли опустила глаза и еле слышно добавила.

— Может, со мной ты научился бы любить. Хотя бы себя.

— Я и так себя люблю. Всем сердцем. Просто обожаю! Ты мне для этого не нужна.

Аданэй подошел к ней вплотную, провел пальцами по ее щеке и добавил мягко, почти нежно:

— Больше не пытайся лезть мне в душу, девочка. Тебе не разглядеть ее и при солнечном свете. То, что в ней творится — не твое дело. А теперь уходи, ты мне надоела.

— Зачем ты меня обижаешь?

Аданэй неожиданно смутился и пожал плечами:

— Я не знаю, — прошептал.

Он небрежно отодвинул девушку в сторону и вышел из комнаты.

А Ли-ли осталась, отсутствующим взглядом смотря в закрывшуюся за ним дверь.

Страшная гроза давно закончилась, земля, упившаяся влаги, противно чавкала под ногами, ветки хлестали по телу, но Аданэй, ничего не замечая, бродил по саду. Он злился. Злился на себя и на слова Ли-ли.

«Недоласканный», — сказала она.

Проклятье! Как она посмела говорить такое?

«Тебе доставляет удовольствие мучить тех, кто тебя любит».

Неужели это действительно так? И когда началось? В детстве?

В тот день он, маленький, сидел на коленях у подвыпившей няньки и из ее пьяной болтовни понял, что у них с Элимером разные матери. Настоящая мать Аданэя была наложницей его отца. Будущий кхан — тогда еще кханади — естественно, и не думал жениться на простолюдинке, но она понесла ребенка. И в это же время ей представилась возможность выйти замуж за человека благородных кровей. Тогда она отдала кханади своего новорожденного сына — Аданэя. Ублюдок, так она сказала, ей не нужен, пусть он и сын наследника. И ей все равно, даже если он умрет.

Это открытие свалилось на Аданэя в возрасте шести лет, но к тому моменту он уже многое понимал и догадался, почему на лице кханне Отерхейна, которую он привык называть матерью, при взгляде на него так часто проскальзывало отвращение. В те детские годы он злился и яростно завидовал Элимеру, но никогда никому не рассказывал о том, что узнал. Лишь поэтому старой няньке не пришлось расплачиваться за болтливый язык.

Да, видимо, с этого времени и начались его странные игры с людьми. А свою настоящую мать он нашел. Пожалуй, она до сих пор помнит его месть.

Аданэй долго еще бродил по темному саду, а наутро, измученный бессонной ночью, навсегда покинул замок.

Ли-ли, прижавшись к оконному стеклу, долго провожала его взглядом.

В этой жизни они никогда больше не встретились.

Ниррас с Аданэем осторожно пробирались по грязной, размытой дождем дороге на невзрачных лошадках. Скоро они оставили позади Якидис, но столица все еще была не близко. По главному тракту не поехали — Ниррас считал, что на нем слишком много людей, — а свернули на неприметную дорожку, которой давно уже никто не пользовался. Узкая и ухабистая, она то исчезала, то появлялась вновь. Нередко приходилось спешиваться и продираться сквозь колючие заросли кустарника или тащиться заболоченными низинами. Ночевали зачастую на голой земле, плотнее закутавшись в плащи. Огонь предпочитали не разжигать.

Иногда на пути встречались маленькие деревушки, сплошь состоящие из покосившихся, крытых соломой лачуг. Жители таких поселений встречали путников настороженными взглядами, и даже за деньги непросто было уговорить их впустить на ночлег или продать еды. Нирраса это раздражало, ведь он привык, что крестьяне падают ему в ноги, но сейчас, путешествуя с такой обузой, как Аданэй, он боялся называть свое настоящее имя даже перед обитателями хижин. Вот и приходилось советнику терпеть хамство черни, которая в этих забытых богами краях отличалась чрезмерной суеверностью и полагала, будто случайные путники могут оказаться хитрыми духами или злобными карликами, принявшими человеческий облик.

Однако рано или поздно, а все заканчивается. Закончилась и глушь. Ниррас с Аданэем покинули болотистую местность и выехали на широкую дорогу. Выложенная когда-то серым кирпичом, она почти полностью разрушилась, но после лесной чащобы двигаться по ней оказалось легко и даже приятно.

Все чаще стали попадаться на пути зажиточные деревни, в некоторых встречались даже постоялые дворы с трактирами, а жители этих мест проявляли неизменное дружелюбие к тем, кто имел охоту и, главное, возможность заплатить за ночлег полновесными монетами.

Погода стояла сухая, ясная, и лишь изредка проносились по небу легкие перья облаков. Среди высоких, обласканных солнцем трав раздавалось бархатистое жужжание тяжелых шмелей и тонкий стрекот пролетающих стрекоз. Однообразие равнины, изредка чередовавшееся с приветливыми деревеньками и одинокими рощицами, спустя время начинало утомлять взгляд. За весь путь Ниррас обратился к своему спутнику лишь несколько раз, и теперь Аданэй, предоставленный самому себе, погрузился в воспоминания.

Словно наяву видел он себя прежним блистательным кханади, самой большой бедой которого считались мелочные ссоры и интриги. И тут — поворот судьбы, лишивший благополучия — смерть отца. После этого все пошло наперекосяк. Старая жизнь безвозвратно сгорела на погребальном костре, и пепел ее развеялся, сметенный уродливыми событиями. Поединок с Элимером, унизительное рабство и вот, теперь, дорога в Эртину.

Поединок… Аданэй как сейчас видел эту каменистую тропу и протекающий среди седых булыжников ручей, неподалеку от которого они с Элимером последний раз встретились как равные. Единственное, что он запомнил перед забвением — холод в груди и что-то горячее, стекающее по телу. С запозданием понял — это его кровь, и успел удивиться, что совсем не чувствует боли. А дальше — тьма.