Стивен Эриксон - Буря Жнеца

Жезл Блюстителя прочертил дугу и врезался в стоявшую на столе коробочку, разбросав осколки по комнате. Насекомое ударилось о стену и прилипло, начав карабкаться к потолку.

– Беги! – завопил Теол. – Беги!

Следующий удар жезла пришелся Теолу в грудь. Хрустнули ребра.

– Потуже натяни кандалы на ногах, – сказала Джанат. – И пошире раздвинь бедра.

– Тебе нравится беспомощность, не так ли?

– Да, да!

Улыбнувшись, Танал Ятванар склонился над краем кровати. Единая цепь уходила под кровать через отверстия у рук и ступней; штырьки удерживали ее на месте. Все, что ему требовалось – вынуть на каждой стороне по штырьку, перетащить сегмент цепи ниже и вставить крепление на новое место. Джанат стонала.

Затем он сел на край кровати и уставился на нее. Голая, почти без синяков – он уже давно не бьет ее. Воистину красивое тело, но ставшее более худым, чем он предпочитает. Он протянул руку – и отдернул. Ему не нравилось касаться тела, пока не готов. Женщина снова застонала, выгнув спину.

Танал Ятванар разделся. Заполз на кровать, навис над ней – колени между ног – и оперся руками о матрац по сторонам женской груди.

Он увидел, что кандалы глубоко врезались к запястья. Нужно исцелить – раны сегодня кажутся еще хуже.

Танал медленно опустился на нее, ощутив содрогания, и ловко скользнул внутрь. Так легко, так… гостеприимно. Она застонала. Он поглядел Джанат в лицо. – Хочешь, чтобы я поцеловал тебя?

– Да, да!

Он опустил голову и нанес первый глубокий удар своим «шкворнем».

Джанат, некогда знаменитая в мире ученых, чувствовала себя диким зверем, выползшим из столетий и даже тысячелетий прошлого. Зверем, познавшим плен, понявшим, что иногда свобода стоит невыносимой боли.

Под кольцами наручных кандалов, под слоями истерзанной кожи и мяса даже кости успели потрескаться и расщепиться. Причина – постоянные, дикие усилия. Животный ритм, слепой ко всему внешнему, глухой к воплям ее нервов. Рывок, рывок…

Пока штырьки над рамой кровати не начали сгибаться. Даже малые изгибы заставляли дерево крошиться, и штырьки выдвинулись из дыр.

Сейчас, когда Танал переставил штырьки в основании рамы, она получила нужную слабину цепи.

Чтобы поднять левую руку и схватить его за волосы. Чтобы склонить его голову вправо. Она в мгновение ока вытянула длинную цепь правой руки из отверстия в раме – и обернула вокруг его шеи, охватила ее петлей. Затем во внезапном припадке смертоносной решимости начала поднимать левую руку все выше, пока обруч на правой руке не оказался плотно прижатым к дереву.

Он задергался, пытаясь просунуть пальцы под цепь; она натянула ее еще сильнее, отчего их лица соприкоснулись. Она увидела, как быстро синеет его кожа, увидела выпученные глаза и высунутый язык.

Он мог бы отбиваться. Мог бы вдавить пальцы ей в глаза. Возможно, он сумел бы убить ее. Но она выждала, когда первый удар «шкворня» вызовет судорожный выдох. Именно этот выдох, который она слышала над ухом уже сотни раз – каждый раз, когда он пользовался ее телом – этот выдох убил его.

Ему нужен был воздух. Воздуха в груди не было. Он рвал свое горло, пытаясь провести пальцы под цепь. Она натягивала ее, помогая локтем. И завопила, когда правое запястье защемилось в отверстии кровати и обруч кандалов еще сильнее разодрал плоть.

Синее, вспухшее лицо, бурный выброс из пениса, вслед за которым хлынул поток мочи. Выпученные глаза с проступившими жилками вен – вскоре белки глаз стали багровыми…

Она смотрела ему в глаза. Смотрела, отыскивая душу, пытаясь скрестить взор с его жалкой, мерзкой, гибнущей душонкой.

«Я убила тебя. Убила тебя. Убила!» – так бессловесно рычал ее зверь.

Дикая, радостная уверенность зверя. Ее глаза кричали на него, кричали ему в душу. «Танал Ятванар! Я убила тебя!»

Таралек Виид сплюнул на ладони, сложил их, растирая слизь, и провел по волосам. – Я чувствую дым, – сказал он.

Старший Оценщик – он сидел напротив него у маленького стола – поднял тонкие брови: – Удивительно, что ты вообще что-то чувствуешь.

– Я вел жизнь дикаря, кабалий. Я могу найти антилопу по вчерашнему запаху ее желез. Город рушится. Тисте Эдур бежали. А император вдруг изменил планы и перебил сразу всех поединщиков. Остались только двое. Но разве они волнуются? – тут он резко встал и подошел к кровати, на которое лежало оружие. Вытащил скимитар из ножен, в очередной раз вгляделся в острое лезвие.

– Ты мог бы побрить им ресницы.

– И зачем бы мне? – рассеянно ответил Таралек.

– Просто предположение, граль.

– Я был слугой Безымянных.

– Знаю.

Таралек обернулся и прищуренными глазами всмотрелся в раскрашенное лицо монаха. – Знаешь?

– Безымянные известны в моей стране. Знаешь, почему они так называют себя? Я скажу, потому что вижу, что ты не знаешь. Посвященные должны отбрасывать имена, потому что звать себя именем – означает давать имени много силы. Имя становится тождеством, лицом, самим тобой. Удали имя – и сила вернется.

– От меня ничего такого не требовали.

– Потому что ты всего лишь орудие, такое же, как меч в руке. Нужно ли говорить, что Безымянные не дают имен своим орудиям. Вскоре ты исчерпаешь свою полезность…

– И буду свободен. Снова. Вернусь на родину.

– Домой, – начал размышлять вслух Старший Оценщик. – К своему племени, чтобы исправить все ошибки, залечить раны, которые ты причинил в буйной юности. Ты придешь к ним с мудрыми глазами, с тихим сердцем и милосердной рукой. И однажды ночью – ты будешь спать на мехах в хижине, в которой родился – некто проскользнет внутрь и проведет лезвием ножа по твоей глотке. Ибо мир внутри тебя – не то же, что мир внешний. Тебя зовут Таралек Виид. Они взяли силу твоего имени. В имени – лицо. В имени – сущность, история. Ты будешь убит самим собой – силой, которой поделился давным – давно.

Таралек Виид смотрел на монаха, и меч дрожал в руке. – Вот, значит, почему тебя называют только Старшим Оценщиком.

Кабалий пожал плечами: – Безымянные по большей части глупы. Доказательство? Твое присутствие здесь, в компании Икария. И все же некоторые истины мы с ними разделяем, что неудивительно, учитывая, что мы происходим от одной цивилизации. От Первой Империи Дессимбелакиса.

– В Семи Городах есть шутка, – ощерился гралиец. – Когда-нибудь солнце погаснет, когда-нибудь среди кабалиев не будет войн.

– И все же мир был заключен, – ответил Старший Оценщик, складывая руки на животе.

– Тогда почему после каждого разговора мне хочется тебя удавить?

Кабалий вздохнул: – Возможно, я слишком долго пробыл вдали от дома.

В коридоре хлопнула дверь; двое мужчин окаменели, встретившись взорами.