Александр Бруссуев - Не от мира сего

Илейко, поковырявшись в углях, вытащил свой ужин. Действительно, пах он изумительно. Пах он волшебно. Пах он головокружительно. Такой аромат может быть только у настоящей доброй еды, а не у каких-то пирогов с зайчатиной. Жалко было делиться запахом с кем бы то ни было, не говоря уже о другом, более серьезном действии.

— И? — поинтересовался волосатый.

— Угощайся, гость незваный, — поражаясь самому себе, выдавил лив. Все, теперь эта наглая харя сожрет все и не подавится. Как же так? Где она справедливость?

— Вот уж спасибо, вот уж уважил, — развеселился незнакомец. Он, наконец, вытащил на свет костра крошечную ржаную лепешку. — Тебе по праву распорядителя этого банкета и делить. Прошу, не стесняйся.

Илейко с ненавистью взглянул на своего гостя и осторожными взмахами маленького, так называемого, финского ножа, принялся резать истекающую соком рыбку на крохотные части. Живот скрутило голодным спазмом, но он, про себя мечтая, чтобы еда по сытности своей не уступала манне небесной, довел дело до конца. Преломив лепешку, он развел рукой над трапезой: милости прошу к нашему шалашу.

Незнакомец подцепил своей финкой крохотный кусочек судака, положил его в рот и зажмурился от удовольствия. Потом закусил лепешкой и благостно вздохнул:

— Вот ведь, счастье-то какое, посидеть у костра, полакомиться рыбкой, поговорить за жизнь!

— Ага! — согласился Илейко, отправив в рот свою порцию.

Потом они уже не разговаривали, они ели, старательно смакуя каждую дольку судака и хлеба. Вопреки ожиданиям лива ужин затянулся. Сначала он не придал этому значения, но потом с удивлением осознал, что желудок уже не урчит, приятная сытость позволяет не торопиться, а рыбка еще не доедена. Наконец, когда они сообща поделили изысканное белое мясо с рыбьих щек, все сомнения отпали: он наелся, можно сказать, до отвала.

— Погоди-погоди, — быстро проговорил гость. — Под щечки нужна некая запивка.

Он выудил из сумки кожаную фляжку и протянул хозяину.

— Прошу, не побрезгуй.

Нежное мясо растаяло в сладковатом, чуть терпком питии, в котором, без всякого сомнения, угадывался хмельной напиток. Вероятно, это и было то самое "вино", привозимое из-за моря по баснословным ценам.

— Ох и приятная вещь! — позволил себе сдержанно похвалить его Илейко. — Чем-то на нашу бражку похоже, только как-то…

Он замялся, подбирая выражения.

— Благороднее? — подсказал незнакомец.

— Именно, — радостно согласился лив. — Да ты сам попробуй.

Волосатый, приняв фляжку, как-то недоверчиво к ней принюхался, словно в недоумении, потом сделал маленький глоток и только после всего этого смачно проглотил последний кусок судака, запив его изрядной толикой вина.

— Амброзия! — сказал он. — Нектар. Напиток богов.

Зараза громко фыркнула, напоминая о себе. Наверно, тоже захотела полакать чудесного эликсира, но на нее никто внимания не обратил. Лошадь обиженно пошевелила ушами, тряхнула гривой и уставилась немигающим взглядом в одну точку за пределами света, да, вероятно, и за пределами тьмы. Как и кошки, лошади имеют способность заглядывать в мир, скрытый от человеческих глаз, в мир Иной.

— Я знаю, кто ты такой, — сказал гость, когда они разлили вино из фляги в извлеченные по такому случаю кружки.

— А я: кто ты, — ответил Илейко, сделав небольшую паузу, — нет.

— Ты не кто иной, как старый казак, разыскиваемый князем Владимиром, он же по-слэйвински Илейко-Нурманин, — расположившись на боку поудобнее, выдал новость незнакомец.

У лива чуть кружка с вином из рук не вывалилась.

— Когда же это я успел беглым стать? — спросил он. — Кто таков этот Владимир? И зачем, вдруг, я ему понадобился?

— А ты через левое плечо за круг света загляни, может, что интересное увидишь, — предложил спокойным голосом собеседник.

Илейко оглянулся и ничего не увидел. Также чуть колыхались тени, отбрасываемые пламенем костра, также неподвижно застыли ветки кустов, среди которых горели двумя красными угольями немигающие злобные глаза. Лив пригляделся, но злые очи тут же исчезли, зато появились чуть поодаль. Так на святочных гаданиях воображают девки нечистого духа, высматривающего себе будущую жертву.

"Зверь лесной смотрит иначе", — подумалось Илейке. — "Он высматривает. Этот же люто ненавидит". Как ни странно присутствие еще одного гостя нисколько его не взволновало и не испугало. Если бы кто-то хотел напасть, уже давным-давно непременно бы этим занялся. Стало быть, шанс есть, что и дальше ничего страшного не произойдет.

— О тебе уже знают все, — заметил незнакомец. — Творимые чудеса не остаются незамеченными. Придется смириться с тем, что рядом с тобой всегда будет тень, а в тени — соглядатай. И, поверь мне, с ним тебе придется бороться изо дня в день, потому что подручных у него — не счесть, точнее — легион. Князь Владимир — человек, что перекупил права на тебя, как на казака, у того давешнего торговца. Вообще-то он такой же князь, как и тот барыга, но придумал себе титул — и доволен. Какая разница, одним князем больше, одним — меньше. Зато рыцарей среди них нет никого. А понадобился ты им с момента своего исцеления. Тогда же был объявлен беглым.

— Но как?.. — начал, было Илейко.

— А вот так, — перебил его гость. — Я бы не поверил, пока сам не убедился. Не каждому дано насытить маленькой рыбкой и одной ржаной лепешкой не только себя, но и гостя, тем более — незваного. С таким же успехом, ты бы мог накормить и больше народу. Тут уж количество еды не играет значения. Да и вода в моей фляжке крайне редко обращается в вино. Вот так-то, крестничек.

Лив никаких пугающих себя выводов из сказанного не сделал. Бывает. Вообще-то не очень, но что есть — то есть. Захотел накормить — пожалуйста. Хотя сначала жалко было делиться. Вино — тоже хорошо. Он отбросил мысль, что похмелье теперь ему не грозит — всегда будет, чем похмелиться. Вот упомянутое обращение не могло быть случайным.

— Сдается мне, и я знаю, кто ты таков, — сказал Илейко. — Сампса-богатырь, страж порядка, гроза произвола, недруг, даже более того — враг всех князей, воевод и судей. Мой крестный отец в миру.

— Да, это я, — улыбнулся Сампса и тряхнул своими роскошными волосами. — Это, черт побери, именно я. Только вот скажу тебе по секрету: это не я тебя крестил, это ты меня. Позвали меня из моей Сари-мяги как-то сопроводить единственного попика, согласившегося крестить бедного обезноженного младенца, к вам в Вайкойлу. Чего прочие попы так воспротивились — пес их знает. Держал тебя на руках, но чувствовал, что это меня кто-то поддерживает. И попик почувствовал, не закончил таинство, упал на колени и плачет. И я плачу, а ты рукой мне по лицу водишь, словно крестом осеняешь. Ох, давно это было.