Александр Бруссуев - Не от мира сего

Саами не пытали, куда бредет с лошадью высокий статный Чома-богатырь. Каждый человек волен ходить, где ему заблагорассудится, лишь бы не безобразничал. Местные жители готовились к зиме: собирали ягоды в громадные бочки, запасались рыбой и готовились делать припасы из грибов. Не за горами уже было время, когда появятся белые грузди, оранжевые волнушки, зеленоватые рыжики и непонятно, какого цвета серушки. Скорее всего — серого.

Илейко и не заметил, как лето миновало свой зенит, плавно катясь в золотую осень. Времени на возвращение домой не хватит, так что зимовать предстоит где-то здесь. Либо у Святогора, если он найдется и не воспротивится ученику, либо у саами, либо в Кеми. В последнем случае, как подозревал лив, никакого здоровья не хватит еще на одну "пирушку", или "гулянку".

Дорог хоженых больше не было, саами вокруг Лови-озера не ходили, закрыт был доступ людям в заповедные места. Да и сами эти заповедные места себя прекрасно защищали — ни у кого желания не было болтаться поблизости.

Говорили, что где-то на побережье Белого моря одно время промышляли норманны, оставив свой дракар неподалеку от все той же Кеми. На Соловецкие острова ходили, а оттуда куда-то сгинули, но не насовсем: вернулись, правда, не все. Что-то неестественное было в тех вернувшихся викингах. Саами считали, что забрели они в такие места, где людям выжить невозможно. А раз кто-то из них возвратился, то это уже были не человеки, во всяком случае, не живые.

Илейко целиком полагался на свои чувства, да еще на чувства верной Заразы. Надеялся он избегать "плохие места", чтобы не попасть в неприятность, однако по пути ничего страшного или просто непонятного не встречалось. Людей, либо каких-то намеков на их существование, правда, тоже. Лес был чужой, но в нем не обнаруживалось никакой скрытой угрозы. Просто лес, живущий своей жизнью, абсолютно равнодушный к чужому присутствию. Даже маленькая ласка, взобравшись на замшелый пень, провожала взглядом двух путников совершенно безбоязненно. Ей было всего лишь любопытно, не более того.

У каждой дороги есть начало, есть, стало быть, и конец. Или, по крайней мере, то место, где можно сойти со своего пути. Шли Илейко с Заразой, шли, пока в один прекрасный день не увидели сквозь редколесье дом. Он не выглядел запущенным, он не казался брошенным, к тому же явственно тянуло дымком и запахом жареной рыбы. Почему-то именно этот аромат и подсказывал ливу: все, пришли — здравствуйте, девочки.

Изба показалась Илейке огромной: дверные косяки, высокие потолки, широкие ступени крыльца. Карлики, даже если они имели обыкновение ходить, забравшись друг другу на плечи по дюжине зараз, вряд ли построят себе такое жилище. Человеку — так тому подобные габариты вовсе без надобности. Остается кто? Дед Пихто.

Илейко оставил лошадь под прикрытием одинокостоящей ольхи, а сам осторожно пошел на разведку: не лишне было осмотреться по сторонам, прежде чем предстать пред светлыми очами Святогора. У него не осталось никаких сомнений, что усадьба принадлежит именно ему. Может быть, потому что никаких других метелиляйненов он не ожидал здесь увидеть, или потому, что на одном из венцов дома было грубо вырезано топором: "Пекка Пертунен — Святогор".

Ничего опасного или предосудительного не заметив, он подошел к двери и вежливо, но громко покашлял, а потом постучал, тихо, но настойчиво.

— Заходи, заходи, гость дорогой, — раздался женский голос, причем не из жилья, а откуда-то сбоку.

Илейко обернулся и увидел у колодезного сруба высокую женщину с внимательными глазами. Он мог поклясться, что еще несколько мгновений назад ее там не было.

— Здравствуйте, — сказал лив, одернув руку от дверной рукояти, словно ожегшись.

— Здравствуй, Сампса, — ответила женщина и, на миг сощурившись, добавила. — Нет, не он. Иначе, куда бы волосы твои делись? Тогда кто же ты, незнакомец?

Илейко хотел, было, представиться, даже открыл по такому случаю рот, но хозяйка его опередила.

— Не может быть! Смотрите, кто пришел! Как интересно!

Лив, полагая, что его опять с кем-то спутают, вновь попытался назваться, но опять-таки не успел.

— Илейко, по прозванию Чома, по прозванию Нурманин! Добро пожаловать в наши края!

На сей раз все слова у него куда-то подевались. Он всегда подозревал, что известен, но чтобы так! В Вайкойле его могли знать, в Виелярви, да и все, пожалуй. Его общение ограничивалось кругом лиц, которых можно было по пальцам пересчитать.

Все его мысли, очевидно, нашли отражение на лице, потому что женщина рассмеялась приятным звонким смехом.

— Да, да, — сквозь смех произнесла она. — Вижу, что не ошиблась. Не пугайся — мы тут о многих людях наслышаны. Тем более, о столь высоких, как Сампса и ты. Таких ладных красавцев еще поискать нужно. А я — Пленка, супруга Святогора.

— Ленка? — удивился лив, не расслышав, еще более теряясь.

Женщина прекратила улыбаться, даже как-то опечалилась, еле заметно покивала головой и повторила:

— Да, Ленка. Лена, Лена — два колена.

Что напомнило ей это имя — непонятно, но что-то существенное, что-то важное. Она была высокой и очень статной, красота ее с годами никуда не делась, разве что приняла более законченную форму, которая сохранится теперь навсегда, до самой ее кончины.

— А помоги-ка мне, богатырь, — проговорила Пленка. — Обронила я где-то здесь бусину свою рубиновую. Может быть, тебе легче будет разыскать ее со свежим-то взглядом?

Илейко, конечно, нашел. Да и не мудрено — лежала-то она почти на самом виду, как хозяйка не увидела? Протянул бусину, да женщина, отступив, проговорила:

— Ты на свет ее посмотри: если чиста, как кровь — то моя, если же нет, пузырьки в ней или еще что — тогда чужая.

Лив пожал плечами, поднял рубин двумя пальцами над головой и посмотрел сквозь него на солнце. Ему в глаза ударил красный рассеянный свет, однако он без всякого для себя напряжения внимательно осмотрел камушек — чистый, багровый, как и положено.

— Твоя это бусинка, Ленка! — сказал он, вновь протягивая хозяйке утраченную, было, драгоценность.

— Вот спасибо, тебе, — казалось, с долей облегчения ответила женщина. — А теперь на небо посмотреть сможешь?

Илейко не мог понять, в чем тут подвох, но на небо взглянул.

И сразу же отвел глаза, прикрыв их ладонью руки: прозрачная синева над головой ослепляла, по сути, лучше самого солнца.

— Ну, что же, человек, милости прошу в дом, — сказала Пленка и двинулась к крыльцу. — Подождем хозяина за столом, он скоро должен прийти.

— Погоди, хозяйка, — ответил Илейко, словно внезапно о чем-то вспомнив. — Я только Заразу привяжу.

— Это как? — озадачилась Пленка. — В туалет, что ли, надо?

Лив опять замешался: что-то загадками привыкла Ленка разговаривать. Все странно, но, вроде бы неопасно. Он пересек двор, выманил к себе лошадь, которая по своей, сделавшейся привычной вольности, уже болталась в стороне от условленной ольхи.