Александр Бруссуев - Не от мира сего

В отдельной светелке, где самой важной частью интерьера была кровать, Илейко почему-то почувствовал себя, будто в детстве. В комнате пахло смолой и деревом, а еще — чистотой, словно никакой пыли и в помине не существовало. За маленьким слюдяным окошком угасал летний день, ветер стих, словно тоже уйдя на покой до утра. В углу резались в догонялки невидимые мыши. Знать не напрасно наступил он тому коту на хвост — совсем мышей, подлец, не ловит. Лив, мельком посочувствовав себе, что не сходил сегодня в баню — должна же быть она у метелиляйнена — улегся под мягкое одеяло из шкуры оленя. Только сейчас он догадался, отчего же так мнится детство: все вокруг было большим, а он, стало быть, маленьким.

Казалось, еще немного — и отец зайдет поговорить на ночь, а потом мама расскажет сказку. Илейко внезапно вздрогнул и резко сел на кровати. Он сначала пошевелил пальцами на ногах, потом поочередно согнул ноги в коленях, даже пощупал их руками — нет, это, слава Богу, не детство. Это гораздо серьезнее.

Лив проспал крепким сном весь следующий день и последующую ночь. Его никто не будил, а самому проснуться было невозможно. Привычные шумы леса заглушали толстые стены дома, а редкое чувство безопасности приказывало организму насыщаться покоем, насколько это возможно. Только под утро перед пробуждением ему приснился сон, в котором он летал. Это было прекрасно: парить в ослепительно синем небе и не бояться упасть на раскинувшийся далеко внизу лес, ламбушки, блестящие, как серебряные артиги, речки, толстые, как нити. Ничто не могло помешать свободному полету, разве несколько беспокоила появившаяся почти под ним тень. Он вглядывался в нее и понимал, что она принадлежит не ему. У него нет таких крыльев, такой шеи и таких голов. Поспешно обернувшись, Илейко увидел совсем близко от себя давешнее чудовище, Змея Горыныча. Тот кивнул ему всеми тремя головами и, вдруг, открыв все свои пасти, ринулся на сближение. Лив сразу же проснулся.

Святогор не задавал лишних вопросов. Илейке показалось, что его смиренная просьба, научить искусству выживания, была излишней: хозяин Сиверских гор будто заранее ждал прихода ливонского богатыря. Он охотно делился своими умениями и навыками, порой, как-то даже торопясь. Временами складывалось ощущение, что метелиляйнен боялся что-либо упустить, о чем-то важном забыть, и это было для него неприемлемо. Великан словно избавлялся от груза своих знаний.

С каждым успешно усвоенным уроком лицо Святогора светлело, словно ему становилось легче. Пленка тоже разделяла настроение мужа, но временами Илейко заставал их сидящих вдвоем у крыльца, держащихся за руки и не произносящих ни одного слова. Только дорожки слез на щеках женщины и две огромные слезы, застывшие в уголках глаз мужчины говорили о том, что они присели не просто отдохнуть после очередного дня. Лив мог только предположить, что таким вот образом, молча, они вспоминали былые годы и прошедшую жизнь. Он старался в это время исчезнуть и ничем не напоминать о своем существовании.

Сделать это можно было только на берегу озера. Но тишина и умиротворение возле воды почему-то требовала создать шум. Пусть небольшой, но доказывающий всем и вся, что он, Илейко Нурманин — жив, что он полон сил и, как ни странно, желаний. В такие моменты ливу хотелось поговорить, спеть дурным голосом пару-тройку песен или сплясать дикий танец повелителя стихий. Разве что перед рыбами — кругом ни единой живой души. Даже Зараза, продолжая отчаянно бояться Пленку, редко выходила из своего загона. Они с коровой нашли общий язык, стояли и вздыхали друг на друга.

Тем временем наступила осень, не успев, как следует, проплакаться, сменилась зимой. Метелиляйнены никогда не используют человеческого оружия, зато прекрасно умеют обходиться без оного. И все это, естественно созданное природой, как правило, было достаточно крупным по размерам: камни, бревна, даже куски льда. Илейко не пытался подобрать для себя что-нибудь по руке, он упорно подчинял большие габариты для своих целей и нужд. Конечно, это было очень утомительно, порой, под вечер, ни руки нельзя было поднять, ни ногой пошевелить. Но сила его, и без того могучая, росла.

— Я теперь будто бы не умения свои тебе передаю, — смеялся Святогор. — Словно половину силы вручаю.

Главное было то, что лив обучался прикладывать эту свою мощь в правильном направлении, не тратя понапрасну ни крупицы на пустяки. Например, можно было взять бревно прямо с земли двумя руками и, теряя в штаны позвонки, бросить его на пять шагов. Но была в этом случае альтернатива: поднять всего один конец этого самого бревна, подсесть под него и положить себе на плечи, а потом швырнуть на десять шагов. И все довольны: и удивленно придавленный стволом соперник, и сам, не особо при этом устав.

Илейко научился делать не то, что от него ждет противник, а с точностью наоборот. Так было необходимо, чтобы победить в лесу зверя. Не все твари были величиной с мышку, зайчика, или, положим, лисичку. Встречались особи покрупнее и гораздо стремительнее. Даже Святогор мог похвастаться дюжиной отметин на теле, оставленных клыками, рогами и когтями.

Из Нави никто в этот свет не ломился. Видно, здорово обиделся и досадился сабелькой, удачно запущенной рукой лива, злобный Змей Горыныч. Святогор похвалил человека за находчивость, но заметил, что ему просто повезло. Кто бы спорил.

— Не думаю, что он на этом успокоится, — сказал метелиляйнен. — Горыныч — тварь злобная, мстительная. Если бы ты нанес урон Дубыне, Горыне или Усыне в отдельности, например, глаз подбил — то ничего. А так получилось — всем троим сразу же. Змей это так не оставит.

— Так я и не собираюсь от него бегать, — пожал плечами Илейко. — Наш спор не закончен.

— Это, конечно, понятно, — заметил Святогор. — Смелость, храбрость, удаль и все такое. Но предлагаю разработать стратегию. Великий Змей — противник очень серьезный. В лоб, боюсь, мы и вдвоем его одолеть не сумеем.

Они начали готовиться к предстоящей схватке. Где-то там в своих мрачных чертогах Горыныч тоже не дремал. Он, наверно, копил злобу, починял свое крыло и ругался с темным папой-Вием. Тот же, в свою очередь, занимался своими неотложными делами и про себя думал: "Черт возьми, а ведь надо как-нибудь наведаться в Явь эту, тряхнуть, что говорится, стариной, развеяться. Глядишь, с народом поближе. Хому какого-нибудь из бурсы затрепать — народ нечистый к тебе и потянется. Пригласил бы еще кто (за этим дело не стало, паночка Гоголя прочувствовала ситуацию)".

Илейко не терял ни одного дня даром, что вызывало похвалу у обоих хозяев. Лив добровольно взвалил на себя и все житейские обязанности: дрова — вода — навоз. Все, а особенно Зараза и безымянная корова, были довольны.