Стивен Эриксон - Дань псам

Никогда раньше он не позволял этому видению проявиться. Скрыть цепи, скрыть истечение сил — акт милости к тем, кто увидит их, сможет понять их назначение.

Но этой ночью ум Аномандера Рейка занят иным.

Цепи из дыма, цепи, цепи, цепи — так много их вьется за ним, что заполнилась вся улица, они бьются одна о другую, ползут в боковые аллеи, переулки, под ворота особняков, под пороги и в окна. Они покрывают стены.

Деревянные преграды ломаются — двери, ворота, рамы и ставни. Трещит камень, падают кирпичи и слои штукатурки. Стены накренились. Здания стонут.

Он идет, и цепи натягиваются.

Но еще нет нужды склоняться при каждом шаге. Нет нужды открывать одной деталью всё напряжение сил и воли, которого требует меч.

Он идет.

По всему осажденному городу маги, ведьмы, колдуны и заклинатели хватаются за головы, выпучивают глаза, шатаются от навалившегося на плечи невыносимого веса. Иные падают на колени. Другие еще стоят. А кто-то скорчился на полу в позе зародыша, ибо весь мир стонет.

Ярившиеся огни замерцали, проваливаясь в себя, умерли.

Вой Гончих Псов стал казаться тонким, как бы проходящим сквозь плотные заслонки.

В покрытой коркой застывшей лавы яме сестры прекратили попытки выцарапать друг дружке глаза. Среди клубов ядовитого дыма, по колено в магме, закружившейся водоворотом зловонных отбросов, сестры замерли и медленно поднимают головы.

Принюхиваясь.

Драгнипур.

ДРАГНИПУР.

Вниз, через район Имений, к клиновидному выступу Дару, а потом сквозь другие ворота, на главную улицу Приозерного района, что идет вдоль берега. Дойдя до начала широкого и ровного проезда, Сын Тьмы остановился.

Вставший за пять поперечных улиц Худ, Повелитель Смерти, устремил взор на среброглавую фигуру. Рейк, казалось, медлит; но нет, он снова двинулся вперед.

Худ ощутил беспокойство, но тоже шагнул.

Сила меча так велика, что смутит даже бога. «Дыхание прерывается…

Ужасно».

Он двигался размеренным шагом. Все ближе.

Гончие замолчали. Вместо пожаров лишь дым нависал над улицами, едва различимый, ведь газовых фонарей осталось немного. Пронизывая черные облака, Великие Вороны кружили над ними, подлетая и улетая; за миг до встречи богов большие птицы начали усаживаться на крыши, глядя на авеню: рядами и группами, десятками, а потом и сотнями.

Они здесь.

Чтобы стать свидетелями.

Чтобы знать. Чтобы верить.

А, возможно, и чтобы поесть.

Между ними оставалось три шага. Худ почти остановился. — Сын Тьмы, — сказал он. — Я передумал…

Но меч взметнулся идеальной дугой, перерубив шею Повелителя Смерти.

Когда голова Худа скатилась — вместе с разрезанным капюшоном — тело зашаталось, потеряв равновесие.

С тяжелым, резким хрустом голова бога пала на мостовую и застыла на щеке. Глаза слепо смотрели вдаль.

Черная кровь фонтаном рванулась из обрубка шеи. Еще один шаг назад — ноги подогнулись и Владыка Смерти встал на колени. Застыл.

Напротив мертвого бога Аномандер Рейк содрогался словно в агонии, пытаясь устоять на ногах.

Бремя, обрушившееся на него в тот миг, было невидимо взорам смертных и даже глазам тысячи Великих Воронов, взиравших на него со всех сторон; однако никто не стал бы отрицать ужасную дань, взятую этим бременем.

Сын Тьмы, держа Драгнипур в руке, склонился и сгорбился словно старик. Острие заскрежетало по мостовой и застряло в щели между четырьмя камнями. И Аномандер Рейк оперся на меч, напряг все мышцы, чтобы не упасть — нет, он не сможет выдержать такою тяжесть…

Он опустился на камни, прикрыв собой Драгнипур, схватившись за рукоять обеими руками, склонив голову, и в это мгновение только позой отличался от мертвого Худа.

Они стояли на коленях, словно отражения друг друга. Один опирается на меч, прижав лоб к мерцающему, испускающему дым лезвию. Второй лишился головы, руки уперты в бедра.

Один мертв.

Второй в это мгновение глубоко… уязвим.

Что не осталось незамеченным.

Хищники сбегались, и сбегались быстро.

А ночь… что же, ночь еще до середины не дотянулась.

Они не остановились ночевать. Увидев разлившееся по северному горизонту сияние города, багровую пульсацию, Скиталец зашагал как одержимый. Иногда они с Карсой выезжали вперед, на ближайший пригорок, чтобы бросить взгляд на далекий пожар — и Семар дев всякий раз страшилась, что догнавший их воин мечом смахнет их с дороги. Зарубит обоих. Захватит Ущерба, чтобы скакать к Даруджистану.

В городе происходило нечто ужасное. Ее нервы тоже пылали. Череп, казалось, лопнет от невыносимого давления, а давление нарастало с каждым шагом. Ее знобило, живот болел, во рту стало сухо, будто она наелась пепла. Семар держалась за мускулистые бока Карсы, как утопающий моряк держится за обломок мачты. Он уже давно молчал, и у нее самой недоставало смелости прервать его мрачное безмолвие.

Всего в лиге впереди содрогался и горел город.

Однако когда Скиталец догнал их… казалось, что он забыл об их существовании. Он что-то еле слышно бормотал. Смутные аргументы, шепот отрицания, безумный набор странных, несвязных фраз — оправдания тому, что он сделал и тому, что только собирается сделать. Иногда исполненные страданием слова казались оправданием за прошлое и будущее одновременно. Одно смешалось с другим, и в сердце водоворота страдала душа. Ей было невыносимо его слушать.

Одержимость — безумие, лихорадка. Когда ей удается выкарабкаться наружу, свидетели приходят в ужас. Невозможно смотреть, как она ломает человека, сужает опасную тропу, по которой шагает он, окружает ее кустами терна и лезвиями осоки. Один неверный шаг — и льется кровь, и вскоре несчастный становится скопищем ран, царапин и ссадин, слепнет ко всему, кроме ожидаемого в конце пути.