Макс Фрай - Зеленый. Том 2 [litres]

Тони Куртейн нажимает зеленую кнопку и открывает рот, чтобы спросить: «Где тебя черти так долго носили? Ты что, на обратный самолет опоздал?» – но Эдо успевает первым. И спрашивает:

– Ты тогда в Элливале на ярмарке какое желание загадал?

– Желание? В Элливале? На ярмарке? – растерянно повторяет Тони Куртейн.

– Лотерейный билет!

– Елки. Ты нашу поездку вспомнил?

– И еще дофига всего. Но сперва расскажи про желание. Я тогда загадал себе интересную жизнь. А ты?

– Глупость ужасную, – невольно улыбается Тони Куртейн. – Стать самым крутым человеком в мире. Именно в этой формулировке – «самым крутым».

– То-то Маяк при тебе так хорошо заработал, – смеется Эдо. – Осталось изобрести прибор для измерения крутости. И все человечество на замеры загнать, а то так и не выясним, сбылось ли твое желание. Мое-то – сто пудов да.

– Ты зайдешь-то когда? – спрашивает Тони Куртейн. – Откуда звонишь?

– Из машины, – жизнерадостно откликается тот.

– Из какой?!

– Если это действительно важно, у меня бирюзовый «ханс». Фигачу по трассе из Элливаля со скоростью… вот прямо сейчас, стыдно сказать, всего-то сто двадцать. Какой-то я оказался слабак. Но доеду, куда я денусь. Просто пока не знаю, когда.

Тони Куртейн хочет сказать: «Ты врешь, у тебя идиотские шутки, ты окончательно чокнулся, какой может быть Элливаль, ты дурак, ты растаешь, тебе же здесь долго нельзя», – но вместо этого говорит с почти испугавшим его самого спокойствием:

– У тебя же нет междугородних прав. И обычные сто лет как просрочены. Ты их после возвращения не продлевал.

– Ну значит штраф заплачу, – веселится Эдо. – Только чур, тебе лично. Потом вместе пропьем. А то я как раз без подарков. Даже без штанов возвращаюсь; не подумай дурного, всего лишь без запасных.

– Но тебе же нельзя… – наконец начинает Тони.

– Да можно. Мне все теперь можно. Только за рулем нельзя засыпать. Но это вполне разумное требование. Поэтому будем меня развлекать. В смысле, трепаться весь вечер, всю ночь – в общем, сколько понадобится. Сам ненавижу по телефону, но лучше так, чем никак. Тут, понимаешь, темно, как в заднице, вокруг Пустынные земли, на обочинах хаос прельстительно булькает, высятся зачарованные города, звучит снотворная музыка, у меня глаза закрываются; короче, я еду домой, и мне нужен Маяк.

Тони Куртейн выходит из дома. В руке у него телефон, в кармане куртки – бутылка, в бутылке – ром. У него четкий, продуманный план: пойти не пойми куда и бродить там, сколько получится. А Эдо обязательно, это не обсуждается, должен приехать прежде, чем телефон разрядится в ноль.

– Да, – говорит он, – естественно, я тебя слушаю. И ору: «охренеть!» – буквально после каждого слова. Но только внутренним голосом, потому что вышел на улицу. Ну и чтобы не перебивать.

Тони Куртейн садится в двадцать первый трамвай, одновременно с ним появившийся на остановке. Думает: ясно теперь, что мое «все равно куда» это, без вариантов, к морю. Даже странно, что сам об этом не вспомнил. Все-таки наш двадцать первый – лучший. Самый умный в мире трамвай.

– К морю еду, – говорит он. – Да, пока там же, где осенью было, рядом с конечной двадцать первого. Будем с морем пить ром, я – от нервов, а оно – за компанию. Обойдешься… ладно, ладно, оставим. Но максимум – пару глотков.

Тони Куртейн прижимается лбом и носом к холодному стеклу, за которым сейчас только темнота и цветные огни. Закрывает глаза, представляет заправку, к которой приближается Эдо, блеск металла, светлое здание кафетерия, синие фонари. Все заправки друг на друга похожи, но пусть это будет «Черное дерево», названная в честь огромного ясеня на обочине. Она относительно близко, по крайней мере, не в полутора тысячах, а всего в шестистах с небольшим километрах от нас.

– Конечно, остановись на заправке, – говорит он. – Покури, купи себе кофе, долей, сколько надо, в бак. Только звонок не сбрасывай, вдруг потом не дозвонишься. Ну мало ли. Нет, не лучше. Маяк заказывал? Вот и делай, как я прошу.

Тони Куртейн одним ухом слышит, как Эдо торгуется: «Можно вместо двойного эспрессо как-то сделать, например, четверной?» – а в другое откуда-то издалека, словно он не сидит в трамвае, а проходит мимо по улице, доносится голос водителя: «Следующая остановка Смешной переулок». Получается, скоро уже конечная, охренеть.

– Охренеть, как ты быстро, – говорит он. – Ничего себе «еле ползешь». Мог бы не врать про скорость сто двадцать, я не дорожный патруль. Да точно тебе говорю, ты близко, знаю я этот огромный ясень, от него до нас километров триста. Ну, может, четыреста, точно не помню, ездил очень давно… Нет, не Иггдрасиль, задолбал ты уже с мифологией своей драгоценной Другой Стороны. Да помню, конечно, поди такое забудь. Только не вздумай на нем повеситься. Есть у нас уже отличная письменность, не надо нам рун.

Тони Куртейн выходит из двадцать первого на конечной, переходит дорогу, сворачивает в проулок между домами, такой узкий, что если не знать, не заметишь, придется топать в обход. И застывает как вкопанный на ведущей к морю дорожке. Конец декабря, а шиповник цветет.

– На самом деле, – говорит он, – одному мне там совсем не понравилось. Оказалось, я люблю с тобой путешествовать, а вовсе не Элливаль. Тоска загрызла, еле продержался три дня. Но все равно почему-то мечтаю туда однажды вернуться. Вот натурально магнитом тянет. Странный все-таки город Элливаль.

Тони Куртейн разувается, закатывает штаны до колен, входит в море, давится собственным воплем – вода ледяная! Но не выскакивает обратно, а открывает бутылку, щедрой рукой льет в море ром и сам отпивает глоток.

– Знал бы ты, как мне завидно, – говорит он. – Хотел бы я ехать сейчас по трассе мимо стеклянных садов и разрушенных замков, сквозь дождь и туман. Что говоришь? Да нет, по идее, никто мне не запретит. Нет такого закона, чтобы смотритель сидел на месте, пока не уйдет в отставку, просто традиция не велит. С другой стороны, что мне эта традиция? К своему двойнику на Другую Сторону в гости до меня тоже никто не ходил. И все остальное… Да, ты совершенно прав. Неважно, как было раньше. Меняются времена.

Тони Куртейн сидит на морском берегу, у самой воды, скрестив по-турецки ноги, чтобы быстрее согрелись. Бутылка пуста на добрых три четверти, но он трезв до свиста в ушах, до темноты в горле, до ледяного хрустального хохота в сердце. Или это как раз называется «пьян»? У телефона заряд два процента; впрочем, эти несчастные два процента держатся уже полчаса.

– Ты учти, – говорит он, – рома совсем мало осталось. И аккумулятор в телефоне садится. Ну ничего, тебе, по моим расчетам, осталось ехать максимум час. Смотри на дорогу внимательно, там должен быть указатель «100 километров до Вильны». А, был уже? Ну вот видишь. Нет, ни фига не мираж. Когда въедешь в город, в центр не сворачивай, рули сразу на пляж. Помнишь, где конечная двадцать первого? Найдешь? Вот и отлично, я на берегу там валяюсь. Подбери, я тебе пригожусь.