Макс Фрай - Зеленый. Том 2 [litres]

Тони Куртейн ложится на теплый, как летом, песок. Устал, как собака, ноют все до единой мышцы, словно не по телефону пять часов кряду трепался, а камни все это время таскал. Он закрывает глаза, думает: «Ладно, усну, так усну, подумаешь. Объяснил, где меня искать».

– Нет, – говорит он в телефонную трубку, хотя ликующий голос Эдо: «Такси заказывали?» – доносится не из нее, а снаружи, сверху и сбоку, в общем, где-то рядом совсем. – Я ничего не заказывал. Это такси заказало меня.

– Нет, – говорит он в телефонную трубку, – ничего удивительного. Ты когда из Элливаля уехал? Примерно в час пополудни? А сейчас почти одиннадцать вечера. Неплохо, но не рекорд. Знаешь Старую Тому? Так вот, про нее рассказывают, что всегда доезжала из Элливаля за пять с половиной часов.

– Да, – говорит он в телефонную трубку, – естественно, я круче всех в мире. А как могло быть иначе? Я же в Элливале на ярмарке желание загадал.

Состав и пропорции:

сухой вермут – 40 мл;

водка – 40 мл;

зеленый мятный ликер «Crème de menthe» – 40 мл;

лед.

Все ингредиенты смешать в шейкере со льдом и перелить в «олд фэшн» бокал.

Тони Куртейн с тяжким вздохом подвигает поближе сетку с картошкой – осталось совсем немного, максимум, килограмм – и говорит таким угрожающим тоном, словно его враги окружили:

– Вот эту дочищу, и все.

– Так даже эту не обязательно, – отвечает его двойник, склонившийся над плитой. – Можешь бросить в любой момент. Я же сразу тебе сказал: ты у меня в гостях, не обязан работать. Сиди, отдыхай.

– А я не хочу быть просто гостем, – объясняет Тони Куртейн. – Такое тут место отличное, что сразу хочется стать причастным. Настолько своим, чтобы на кухню пускали и просили помочь.

Рыжий кот, он же всемогущее существо непостижимой природы и не поддающегося пониманию происхождения, дергает ухом во сне, да так выразительно, что всем присутствующим сразу становится ясно без дополнительного перевода, Нёхиси имеет в виду: «То-то меня здесь все время тянет помыть посуду, понятно теперь, почему».

– Именно так и воздействует на бедные наши души зловещая магия этого места, – подтверждает Иоганн-Георг. – Даже я, уж на что богема бессмысленная, а каждый раз радуюсь, что шеф меня припахал.

Он сегодня какой-то подозрительно тихий и благостный, не то внезапно исполнился святости, не то захворал. Сидит на подоконнике, вот уже полчаса с одним и тем же почти полным стаканом, а не свисает беспорядочно с потолка. И смотрит не яростно, а задумчиво, то в окно, за которым темнеют дровяные сараи улицы Даукшос, то вообще непонятно куда.

– Хочешь, я тебя прямо сейчас обрадую? – спрашивает Тони, снимая с плиты кастрюлю. – Суп готов, место освободилось. Кофе давай вари.

– Так долго ждал этого момента, что даже для виду пререкаться не стану, – вздыхает тот, спрыгивая с подоконника. – И восстание против угнетателей трудового народа когда-нибудь в следующий раз подниму.

Однако мотив «Варшавянки» он все же тихонько насвистывает, чтобы особо не расслаблялся никто. Ставит на плиту две джезвы, сыпет кофе из нескольких разных пакетов поочередно, понемногу, отмеряя не ложкой, а просто рукой. Спрашивает:

– Сколько нас тут? Кто-нибудь посчитайте. Мне нужно знать заранее. Восемнадцать? И все будут кофе? Отлично. Чашки давай тащи.

Стефан, который тоже внезапно исполнился святости, в смысле, полдня гулял по району Жирмунай, насильственно одухотворяя все, что на глаза попадется, и теперь сидит в своем кресле с несвойственным ему выражением «пристрелите меня», оживляется, отодвигает в сторону бутылку пива и тянет руки со скрюченными пальцами, бормоча: «Ко-фе, ко-фе!» – в точности, как зомби из сериалов: «Моз-ги, моз-ги!»

– Еще три минуты, – говорит ему Иоганн-Георг. – Держись, пожалуйста. Не превращайся в угребище замогильное, ты и так вполне ничего. Две с половиной минуты. Уже добавляю пряности. Не надо смотреть на меня с таким ужасом, никакого новомодного хипстерского бадьяна, только олдскульные перец и кардамон. Две минуты. Всем приготовиться к достижению дзена. Понимаю, не затем вы сюда пришли. Но придется, ничего не поделаешь. Это не больно, зайдет как по маслу. Хорошая, в сущности, штука – дзен. Минута. Всем трепетать, по возможности, благоговейно. Начинаю обратный отсчет. Восемнадцать, семнадцать, что дальше? Сами вы двоечники, вообще не смешно. Ладно, девять, двенадцать, четыре, четырнадцать, два, одиннадцать, семь, тринадцать, десять, один, все, хватит с меня арифметики, ноль!

С этими словами он снимает обе джезвы с плиты и разливает кофе по чашкам. Две джезвы – это четыре не особо большие порции, но все восемнадцать чашек полны.

– У меня на самом деле очень редко так получается, – говорит он обалдевшему от такой экономии Тони Куртейну. – Это у нас Тони великий мастер делить последнюю плошку супа на тридцать голодных рыл. А я – только по божественному наитию. В смысле, когда варить добавку до смерти лень.

– Сколько раз у Тони бывала, а только сейчас дошло, – говорит Эва тихо, почти беззвучно, чтобы, кроме сидящей совсем рядом Кары, ее никто не услышал. – В этом кафе нет смерти! В принципе нет, совсем. Пока мы здесь сидим, мы даже не то что бессмертны, «бессмертие» все-таки антоним «смертности», а тут – ну, просто вопрос таким образом не стоит.

Кара кивает. Шепчет:

– Спасибо, что сформулировала. Я давно пытаюсь понять, что здесь не так. В смысле, чего не хватает для полного счастья. То есть для привычного нам не-совсем-полного-счастья. Ну, в общем, ты поняла.

– А когда мы отсюда уходим, наша смертность снова на месте, как ни в чем не бывало, – продолжает Эва. – Опять существует, как возможность, потенциал. То есть мы ее не теряем. Не обретаем бессмертие оттого, что тут посидели. Дело, похоже, вообще не в нас.

– Смерть – очень реальная штука, – подумав, говорит Кара. – Иногда мне кажется, именно ее постоянное присутствие и делает реальность настоящей реальностью. Устанавливает баланс. А здесь не реальность, а наваждение. Согласно классификации Стефана, класса Эль-восемнадцать; впрочем, не удивлюсь, если он просто выдумал эти цифры и буквы, потому что с ними смешней. Так вот, дорогая, парадокс заключается в том, что пока мы здесь, мы – то, чего не бывает. С точки зрения реальности и ее лучшей подружки смерти, нас сейчас просто нет.

– Вот сегодня точно не хуже, чем в той берлинской кофейне, – говорит Стефан, поставив пустую чашку на стол.

– Не «не хуже», а лучше. Гораздо. Причем не только сегодня, а вообще всегда, – невозмутимо отвечает ему Иоганн-Георг. – А тебе просто нравится издеваться. Таким уж ты уродился, что с тебя взять. Для твоего полного удовольствия надо бы сделать вид, что я страшно обиделся. Прости. Я бы сделал. Мне для тебя ничего не жалко. Но потом как-нибудь, ладно? Не до того мне сейчас.