Рошани Чокши - Серебряные змеи [litres]

– Надеюсь, я пострадал не просто так, – пробормотал Гипнос. – Между прочим, это была моя любимая ладонь.

Но еще через мгновение металлический щит стал меняться. Его края загорелись, издавая тихое шипение, и вся конструкция отделилась от ледяной стены. Энрике придвинулся ближе, и все трое сгрудились в плотную кучку, когда металлическая дверь распахнулась, как крышка, закрывающая вход в туннель, чтобы открыть их взору…

– Заколоченная кирпичная стена? – возмутился Гипнос. – И на это я потратил свою кровь?

Энрике подошел вплотную к стене и принялся царапать ее ногтем.

– Пахнет просто ужасно, – сказала Ева, отпрянув назад.

– Эта стена здесь уже очень давно, – сказал Энрике, указывая на мох, взбирающийся по кирпичной кладке.

– Давай попробуем другие двери, – предложила Зофья.

Сжав свою раненую руку, Гипнос направился ко второй двери. Он снова приложил ладонь к щиту, открывая новый портал.

– Отлично, еще немного кирпичей, – сказал Гипнос.

Но эти кирпичи были совсем другими. В нос ударил запах, похожий на испарения затхлого пруда в жаркую погоду. Кирпичи оказались сырыми, и когда Зофья просунула голову в отверстие, то увидела далеко внизу мутную воду. Наверху, сквозь доски дощатого настила, она увидела тонкие полосы голубого неба. Невдалеке переговаривались горожане. Их язык был очень похож на ее родной польский.

– Эта дверь ведет в колодец, – сказала она.

Энрике встал рядом с ней.

– Видишь эту надпись? – спросил он, показывая ей отметины на темных кирпичах, из которых был сделан колодец. – Это знаки талисманов и амулетов, которые отпугивают демонов… И чье-то имя… Горовиц? Оно тебе о чем-то говорит?

– Звучит по-еврейски, – сказала Зофья.

– Может, это имя того, кто построил колодец?

Зофья не ответила. Она уже перешла к третьему Тескату. В конце концов, дверь, ведущая в замурованный колодец, не спасет Лайлу.

– А теперь вот этот, – сказала Зофья.

– По-моему, здесь написано еще что-то, – возразил Энрике. – Мы едва заглянули во вторую дверь!

Гипнос последовал за ней и положил ладонь на третий щит. Потянулись секунды ожидания. Третья дверь открылась с тем же шипением, что и первые две.

В нос Зофьи ударил новый запах. Теперь в воздухе витал аромат специй, вроде тех, что Лайла добавляла в свой утренний чай. На гладкий пол ледяного грота вылился жаркий солнечный свет. Широкая дверь распахнулась, открыв большой проход в пустынный двор. Он находился немного ниже уровня прохода и был окружен каменными стенами с девятью сломанными колоннами. Стена на противоположной стороне отличалась от других: она была сделана из деревянных досок, сквозь которые Зофья увидела что-то похожее на зеленые воды озера. Наверху, между деревянными балками и грязными лентами ткани, можно было увидеть небо. По стене тянулась надпись на незнакомом ей языке. Ева опустила руки, слегка приоткрыв рот, а Энрике быстро перекрестился.

Гипнос глубоко вздохнул и хлопнул в ладоши.

– Я иду за Северином и Русланом! Никому не двигаться! Пообещайте мне!

– Обещаю, – пробормотала Зофья, не сводя глаз с колонн.

Как только Гипнос ушел, она сделала шаг вперед. Все, что могло бы пригодиться в деле, она упаковала еще до своего путешествия в пасть левиафана: веревки, факелы, острые ножи и инструменты, висящие на ее ожерелье в виде подвесок. Ей нужно было знать, есть ли в этом месте ответы, которых они искали. Сможет ли это место спасти Лайлу? Но она не успела сделать и шагу, как Энрике схватил ее за руку.

– Что ты делаешь?

– Я только взгляну, – сказала она, стряхивая его руку.

– Но ты же пообещала.

Зофья оглянулась через плечо, держась за дверь одной рукой.

– Я же не уточняла, что именно я «обещаю».

Краем глаза она заметила, как усмехнулась Ева.

– Я сделаю только один шаг, – сказала Зофья.

– Только один , – предупредил Энрике.

Короткие волоски на руках Зофьи встали дыбом. Только один. Оставайся на виду. Не двигайся . Но она могла бы все изменить. Она могла бы спасти Лайлу. Зофья достала свой мнеможучок и, включив запись, спрыгнула на землю. Ева грациозно приземлилась рядом с ней. Энрике вытянул шею, но вся остальная его часть осталась в ледяном гроте.

– Это место выглядит заброшенным, – сказал он.

На грязном полу валялись разбитые стаканы и ржавые ножи. На обломках стен виднелись следы, словно оставленные пулями, и у Зофьи скрутило живот. Ее родители рассказывали о таких изрешеченных стенах, служивших напоминанием о том, как их народ выгоняли из собственных домов. Тот, кто жил здесь, тоже был изгнан против своей воли.

Вдоль стены тянулась надпись, а проклятые колонны оказались статуями женщин, которые прятали руки за спинами. Это выглядело знакомым.

Разве Энрике не заметил нечто подобное, когда они впервые шли по коридору, ведущему к ледяному гроту? Она сделала еще один шаг вперед.

– Зофья, стой! – крикнул Энрике.

– О, не будь таким трусом, – сказала Ева. – Здесь не осталось ничего живого.

Зофья сбросила с себя шубу.

– Я узнаю надпись на стене, – сказала Ева. – Кажется, мы находимся в Стамбуле.

– В Османской империи ? – спросил Энрике откуда-то сверху.

Но Ева не успела ответить. Потому что со стороны правой стены донесся скрип отодвигаемого стула. В следующую секунду Зофья увидела полоску дыма. Кто-то шагнул в тень статуи. Колонны мгновенно ожили, и разбитые лица девяти женщин повернулись в их сторону.

Раздался старый, прокуренный голос:

– Больше ты никого не получишь.

Когда Лайла была ребенком, мать сделала ей куклу.

Это была первая и последняя игрушка в ее жизни.

Кукла была сделана из шелухи банановых листьев, сшитых обрывками золотой нити, которая когда-то украшала свадебное сари ее матери. У нее были угольные глаза и длинные черные волосы, сделанные из гривы любимого водяного буйвола ее отца.

Каждую ночь мать Лайлы втирала масло сладкого миндаля в шрам на ее спине, и каждую ночь Лайла замирала, объятая ужасом. Она боялась, что если мать будет давить слишком сильно, то она расколется пополам. Поэтому она сжимала в руках свою куклу, но не слишком крепко. В конце концов, кукла была похожа на нее: такая же хрупкая.

– Знаешь, что у тебя общего с этой куклой, милая? – спросила ее мать. – Вы обе созданы для того, чтобы быть любимыми.

Для Лайлы эта кукла была обещанием.

Если она может полюбить то, что сшили нитками, значит, и ее кто-нибудь полюбит.

Когда ее мать умерла, девочка повсюду таскала с собой куклу. Она брала тряпичную подругу на танцевальные тренировки, чтобы игрушка могла выучить те же движения и чтобы с каждым резким ударом каблука и движением запястья вспоминать свою мать. Она относила куклу на кухню, чтобы она могла научиться гармонии специй и соли. Каждую ночь, когда Лайла прижимала куклу к себе, она чувствовала, как ее собственные эмоции и воспоминания прокручиваются у нее в голове, как сон, который никогда не кончится, и хотя девочка сильно горевала, к ней никогда не проходили кошмары.