Андрей Васильев - Золото мертвых [СИ]

Коробка, кстати, тоже оказалась любопытная, я даже решил ее оставить себе. Никогда ничего подобного в руках не держал. Когда-то в ней находилась соломка. Нет, не та, которую любят кушать лошадки, а кондитерское изделие. Никогда бы не подумал, что ее делали и до революции, однако же вот тому прямое подтверждение – жестяная коробка, на которой так и написано – «Соломка». И выпускала ее «Паровая фабрика товарiщества А. И. Абрикосова и сыновей», находящаяся «въ г. Москвѣ». Причем сдается мне, что данная коробка стоит не так уж и дешево сама по себе как отдельный предмет. А почему нет? Даже после века, проведенного в земле, выглядела она вполне презентабельно, на ней до сих пор можно различить красивый узор а-ля шкатулка и картинку с двуглавым орлом. Мало того – замочки, скрепляющие крышку с основной емкостью, даже толком не проржавели. Нет, положительно раньше такие вещи делать умели! А в Москве каких только чудаков нет, и они чего только не коллекционируют.

Правда, открываться вот так сходу она не пожелала, края все же схватились накрепко, пришлось немного поорудовать ножом, постучать, поковырять. Но, с другой стороны, в этом тоже имелась своя прелесть. Отсрочка момента некоего открытия иногда бывает приятнее, чем само открытие.

Первое, что я увидел, откинув крышку, была тряпка, покрытая темными пятнами, в нее было замотано что-то массивное. Что именно, я догадался еще до того, как снял с предмета тряпицу, тут не надо иметь семи пядей во лбу.

И – да, это оказался пистолет. Вернее – револьвер системы «наган». Ничего удивительного в этом нет, на тот момент истории, к которому относится данная захоронка, более популярной модели короткоствола на территории России не было. Кольты массово появились чуть позже, лепаржи давным-давно отошли в прошлое, браунинги числились дамским оружием, а маузеры были наперечет, потому выдавались только чекистам в комплекте с холодной головой, чистыми руками и горячим сердцем. Ну и комиссарам, на пару с кожаной курткой и такой же кепкой.

Я с наганами до сегодняшнего дня не сталкивался, как-то не сложилось. Положительно приятная на ощупь штука, удобно лежащая в руке. И, что примечательно, неплохо сохранившаяся. Темные пятна на тряпке – несомненно остатки смазки, она давным-давно высохла, но все же защитила оружие от времени. Курок, который я взвел, щелкнул, говоря о том, что механизм исправен. Сдается мне, что если его почистить и смазать, то он будет работать как новенький.

Я аккуратно вернул курок в предыдущее состояние, откинул боковую защелку и достал из барабана один патрон. Латунь гильзы от времени потемнела, но головка пули поблескивала весьма многообещающе.

Интересно, а можно добыть сейчас где-нибудь патроны для нагана? Какой у них калибр, любопытно?

Нет, положительно, это приобретение приятней любых перстней и браслетов. Вещь! Кстати – тут и клеймо есть, вот оно рядом с накладной «щечкой» рукояти. «Тульскiй импер. Петра Велик. оруж. завод 1913».

Хоть пой, хоть пляши, но усматривается в этом некая рука судьбы. И это я с самим собой не юлю, так оно и есть на самом деле. Подобные вещи так просто с неба не валятся, особенно с учетом того, что вокруг меня последнее время творится. Само собой, выкидывать я это творение тульских оружейников не стану и сдавать куда следует тоже не буду. Но бумажку о том, что данный ствол мной найден на улице и в настоящий момент я несу его в компетентные органы, напишу сразу после того как гляну, что там, в коробке, на втором слое, еще есть.

Про второй слой – это не для красного словца сказано. Тряпка с наганом располагалась на тонкой жестяной подложке, то ли изначально встроенной в коробку, то ли положенной давно умершим офицером для того, чтобы смазка не испачкала прочее содержимое. Под подложкой обнаружились пачка писем, перевязанных кокетливой розовой ленточкой, и два небольших продолговатых свертка, обернутые в плотную желтую вощеную бумагу. Более всего к ним подходило уютное и аппетитное слово «колбаски».

Не угадал я. Вернее – угадал, но отчасти. Если и были у этого человека какие фамильные ценности, так он их с собой унес. Или как раз обменял на то, что находится в бумаге.

Я развернул одну из «колбасок» и убедился в том, что прав. Золото. Если точнее – золотые «николаевские» червонцы, о которых я столько слышал от Сивого в те недавние тихие и спокойные времена, когда мы обследовали заброшенную деревню.

Штука в том, что золото поисковикам попадается не так часто, как им того хотелось бы, это редкий гость в «хабаре». Нет, иногда удача улыбается упорным, и презренный метал становится добычей, но ключевое слово тут «иногда». К тому же почти всегда это золото не сильно высокой пробы – дешевые сережки, колечки, цепочки, да еще и, как правило, не сильно старинные.

Ну а если говорить о золотых монетах, то они почти всегда существуют только в байках из серии: «Он копнул, а там – червонцы!». Откуда им взяться, червонцам, в заброшенных деревнях и на распаханных полях? Проще говоря – в тех местах, где всегда главными деньгами являлась медь?

Но чудеса случаются. Сивому, например, один раз удача все же улыбнулась, взял он с «копа» золотого «николашку». Монета была неказистой, с засечками, с парой вмятин, но зато – подлинная. И это стало предметом его особой гордости.

Ох, сколько он мне всего про эти «десятки» рассказал! И про «импералы», которые котируются куда выше, чем их преемники, и про то, какой год сколько стоит, и про поздние подделки, которые, оказывается, тоже имеют свою ценовую градацию, и про финское «золото», которое даже рублем не называлось, а носило имя «марккаа». Последнее, кстати, до Николая Второго начали чеканить, еще при его папаше.

А красивые монетки, хоть и не такие большие, как мне о них думалось. Скорее, даже маленькие. И все, что примечательно, одного года – 1903. Убей не вспомню, он дорогой или нет? Да и какая разница? Я их продавать не планирую. Определю в банковскую ячейку, пусть пока там полежат.

Ну и последнее – письма. Вообще чужую переписку читать неправильно и нехорошо, но, с другой стороны, – интересно ведь? Да и обижаться некому, поскольку и тот, кто писал, и тот, кому писали, давным-давно мертвы.

Вернее – та. Та, которая писала. Получателем был офицер, а автором писем – его невеста, которая, возможно, так и не успела стать женой.

«Милый Володичка, когда вы уехали, мне показалось, что небо стало другим. До того я видела в нем синеву, а теперь оно закрыто грозовыми тучами даже тогда, когда светит солнце».

«Милый Володичка, я получила ваше письмо, вы просите меня не ходить в госпиталь с остальными. Я знаю, вы жалеете меня, вы не желаете, чтобы я видела кровь и боль. Но они часть нашего времени, а его надо принимать таким, какое оно есть».