Андрей Столяров - Боги осенью [Авторский сборник]

— В баню — это хорошо, — заметил Сергей.

— И — с перцовкой…

— С перцовкой — особенно…

Ему тоже, наверное, невредно было попариться — прокалиться как следует, быть может, принять полстакана. Да и прав дядя Миша: не стоит здесь оставаться.

— Ладно, едем, — решительно сказал он.

Однако когда они часа через три въехали в город и когда немного притихшая Ветка попросила остановиться, чтоб зайти в «Гастроном», то буквально первое, о чем они услышали в очереди у прилавка, была смерть Котангенса…

Ему снилось, что живет он не здесь, а в тех скучных, однообразных пятиэтажках, которые были выстроены на окраине еще в его юности. У него тесная однокомнатная квартира, обставленная чрезвычайно скудно, потолок на кухне облупился, вздулась краской протечка у водопроводной трубы, тем не менее в квартире идеальный порядок: даже мелочи расположены на своих местах и поблескивает протертыми стеклами стенка, забитая подписными изданиями, — нигде ни пылинки, крохотная трехкомфорочная плита сияет как новенькая. На плите стоит чайник, слегка парящий из носика, свеженалитая заварка покоится под расфуфыренной куклой. Однако времени нет: стрелки на железном будильнике показывают половину двенадцатого.

Пора выходить.

У него уже все готово: натянут новенький спортивный костюм — облегающий, купленный как будто для этого случая, зашнурованы высокие кожаные башмаки, перекрыт вентиль газа и, кроме кухни, погашено электричество. Закручены водопроводные краны. Вроде бы ничего не забыто. Он щелкает выключателем, и пейзаж за окном словно прыгает, укрупняясь в деталях: ртутный круг освещения выхватывает пустырь, шрамы рытвин, пеналы детского сада. Надоедливый привычный пейзаж. У него такое предчувствие, что больше он сюда не вернется.

На улице, впрочем, не лучше. Город дремлет: в серых зданиях не светится ни одно окно. На верхушках холмов теснятся островерхие ели, россыпь звезд зависает над ними, как рыбы в аквариуме, кажется, что Вселенная пристально наблюдает за миром, по прохладе и свежести угадывается невидимая река, а в пространствах между домами разбросаны гранитные округления. Словно здесь кипел когда‑то армагеддон и теперь из земли проступили его финальные очертания. Сходство здесь еще в том, что вокруг валунов валяются доски и трубы. Как оружие древних, оставленное после сражения. Это ему кое о чем напоминает. Он сворачивает на ближайший пустырь и средь хлама отыскивает без труда подходящую палку — пробует ее по руке, резко взмахивает и тычет в прохладный воздух.

Вероятно, это — то, что требуется. Дальше он идет гораздо увереннее, и тревожат его только разносящиеся по окрестностям звуки шагов. Шарканье тяжелых подошв его выдает. «Шхом… шхом… шхом…» — уходит в глубины квартала. Впрочем, сделать здесь все равно ничего нельзя. Он лишь крепче сжимает свою заостренную палку. Дорога ему знакома — вот бетонная пыльная площадь перед торговым центром, а вот гнутые трубки неона на вывеске «Детского мир». Цвет зловещий, как будто нарочно, чтобы отпугивать покупателей. Буквы дико пылают, распространяя багровый налет. Длинные низенькие ступени тщательно подметены. Он взбегает по этим ступеням и дергает чугунную ручку. Ему кажется, что за ним откуда‑то наблюдают. Голова раскалывается, как в огне, а дрожащие пальцы, напротив, ужасно оледенели. Слышны хрипы дыхания, висит тяжелый замок, и сквозь стекла витрины заметны на стеллажах зеркальные отражения. Тени, выступающие углы, мрак пустынного зала. На витрине же находится уродливый монстрик, сжимающий автомат. Змеи-волосы встопорщены, как у медузы Горгоны, а неровные зубы открыты в стервозной ухмылке. Словно монстрик заранее торжествует победу.

Ладно, это еще ничего не значит. Он огибает здание и попадает на задний двор, гулкий, темный, широкий, заставленный ящиками и коробками — громоздятся они, как утесы, выше первого этажа; фонари здесь отсутствуют, звездный свет обрамляет границы развалов, в промежутках меж ними скопилась непроницаемая темнота, и в одном из таких промежутков находится Нечто, угадываемое лишь интуицией.

Оно, видимо, черное и практически неразличимо во мраке, но поскольку он этого ждал, то мгновенно останавливается посередине двора — развернувшись и выставив перед собой остроконечную палку. Сердце бухает у него точно колокол, пальцы сделаны как будто из жесткого льда, но рука, которая вытянута вперед, тверда и уверенна, и остроконечная палка, зажатая в ней, направлена в сгущение мрака.

Отступать он не собирается.

И наверное, Нечто чувствует эту его уверенность, потому что вдруг произносит — капризным высоким голосом:

— Пришел все‑таки. Разве я тебя не предупреждала?..

— Предупреждала, — отвечает он, слыша, как выдает его слабость прерывистая интонация.

— Значит, предупреждение не подействовало. Интересно, почему оно не подействовало?

— Видимо, ты не всесильна…

— Ну, на это я и не претендую, — говорит Нечто. — Мне вполне хватает того, что имеется: ночь и прилегающие к ней дневные реалии — темнота, которая существует у человека в душе. Но уж это‑то я хотела бы сохранить в полном объеме, и мне странно, что кто‑то вторгся сюда. Здесь я буду сражаться жестоко и беспощадно.

— Но сражение ты постепенно проигрываешь, — говорит он. — Мрак, который ты с детства закладываешь в человека, рассеивается — побеждает разумное, доброе и упорядоченное, власть империи ужасов ослабевает, мы уже почти не боимся ночных кошмаров, ведь не зря ты сейчас пытаешься расширить свои владения…

Голосу его недостает убежденности, И, наверное, потому из развалов доносятся скрежещущие протяжные звуки, словно кто‑то проводит тупым ножом по железу.

Вероятно, Нечто смеется над его рассуждениями.

— Может быть, это и так, — говорит оно, прервав смех, — но ты забываешь об одном весьма существенном обстоятельстве: моя жизнь не ограничена временем, я могу ждать. И бывали уже периоды, когда власть темноты сокращалась, и тогда я вынужденно отступала во мрак и слабела и пряталась на задворках цивилизации, но за каждым отливом неизбежно следовал новый прилив, темнота расширялась, и я вновь выходила из мрака. Собственно, я никогда надолго не исчезала. Так было, и так, вероятно, будет. И еще об одном обстоятельстве ты забываешь: я, конечно, могу иногда отступить, но конкретно тебе это никоим образом не поможет — ты уже оказался в моих пределах, и твоя судьба решена…

Нечто как бы перетекает вперед и всей массой выходит из‑за нагромождения ящиков. Оно видно теперь достаточно ясно: очень темное, пальчатое, внушительно-неопределенных размеров. Рост, во всяком случае, явно выше обычного, ободки толстенных ногтей немного подрагивают. Точно мерзкая земляная ладонь протянулась из преисподней.