Анна Семироль - Офелия [litres]

Мальчишки дошли до моста через ручей, умылись и попили. Побросали камушки по серебристой лунной дорожке на воде и улеглись в высокую траву. Ночь была светлой и теплой, а небо таким высоким и чистым, как будто звезды кто-то начистил щеткой с зубным порошком. И в этой волшебной, доброй ночи не было места страхам, тревоге или опасению, что кто-то увидит двоих мальчишек, наперебой рассказывающих что-то друг другу в поле у ручья под молодой луной. Рядом с Йонасом, который, казалось, не боялся в своей жизни вообще ничего, Питер чувствовал себя взрослым и сильным. И думал о том, что это даже здорово – когда друг приезжает к тебе только по ночам.

– Мир сейчас принадлежит только нам, – задумчиво сказал Питер, рисуя в воздухе пальцем созвездие Скорпиона. – Представляешь? Йон, мы с тобой – короли!

– Ах-ха, – откликнулся он, жуя соломинку. – Пит, спасибо тебе.

– За что? – удивился «король».

– Ты охрененный друг. И для меня, и для Офелии. – Он помолчал чуть-чуть и добавил: – И для Лу тоже.

– Невозможно не быть охрененным другом, когда у меня есть такие охрененные вы, – рассмеялся Питер.

Лу вскарабкался по руке ему на живот, встал, гордо распрямив спинку и выпятив пузо. Сломанное крыло, укрепленное умелыми руками Стива с помощью тонкой проволоки, слегка приподнялось.

– Вау, ты погляди! – изумился Питер. – Он крылом шевелит!

– Ах-ха. Второй день уже, – гордо произнес Йонас. – Скоро снова полетит.

Лу, уловив, что говорят о нем, издал пронзительный радостный писк. И тут Питер вспомнил, о чем хотел спросить:

– Послушай, ты, когда рассказывал свою историю, сказал, что оттудыши тебя боялись и гнали. А почему Лу тебя так любит?

– А… – Йонас повернулся на бок и пощекотал живот пикси травинкой. – Это тоже грустно. Он тут родился. В клетке. Если я правильно понял его сны.

– Это как? – удивился Питер. – Ты видишь то же, что и он?

– Ах-ха. Ему никогда не снится его мир. Только этот. Теснота, толкотня, драки за еду.

– То есть будь он… м-м-м-м… диким, он бы тоже тебя не любил?

– Не знаю.

Йонас сел, посмотрел вверх, на россыпь крошечных блесток, украшающих перевернутую чашку неба, достал сигареты и спички, закурил. Питер и Лу занялись перетягиванием плети мышиного горошка. Само собой, выигрывал Лу, который честно тянул стебель из пальцев Питера, упираясь ему в живот крохотными пятками и азартно пища. Йонас косился на них, усмехаясь. Докурил, зарыл окурок в землю и сказал:

– Может, я и ошибаюсь, Пит. Может, дело не в том, что Лу родился здесь. Возможно, я получил шанс. Когда я думаю о том, как они меряют наши поступки, мне все чаще кажется, что оттудыши умеют не только мстить за своих, но и прощать. Их мир есть и прощение, и кара одновременно. И… он лучше, чем наш.

– Почему? Красивее?

– Нет. Он справедлив.

– Погоди. – Питер отпустил стебель цветка, и Лу кувыркнулся в траву, победно пискнув. – Йон, этот мир с его справедливостью оставил тебя сиротой. И ты говоришь, что он лучше?

– Да. За тем столом четыре с лишним года назад я был единственным, кто… Я даже не знаю, как объяснить. Попробую. Взрослые знали, что они сделали. Они могли этого не делать. Среди них не было военного, который изрешетил русалку из автомата. Но были те, кто решил использовать ее тело. Кто резал ее, мертвую. Готовил. Рассказывал другим, что за блюдо и зачем. А потом они это ели. Они сделали еще хуже там, где могли этого не делать. И их поступок был взвешен, оценен и наказан. Так вот ужасно.

– А ты? Ты же тоже ел!

– Да. Но я не знал, что у меня в тарелке. Я не совершал того поступка, хотя тоже причастен. И наказан по-другому.

– И где справедливость-то в отношении к тебе?

Йонас молча показал на Лу. Питер вопросительно приподнял бровь, ожидая объяснения. И оно последовало:

– Лу появился, когда я начал думать, чем могу помочь Офелии. Когда я прекратил постоянно ощущать себя чужой смертью. Лу меня простил. За всех людей, которые издеваются над оттудышами. За всех, кто ловит их, вторгаясь в другой мир, и тащит сюда ради денег и развлечений.

– Погоди, – перебил его Питер. – Там же война! Люди сдерживают вторжение… нам же говорят… Нет-нет, не говори ничего! Не говори!

Йонас смотрел на него так, что Питеру стало страшно. Мелькнула мысль, которую он тут же принялся гнать от себя, не давая ей оформиться. Потому что мысль эта могла полностью разрушить все, во что верил двенадцатилетний Питер Палмер. И Йонас это понял. Грустно улыбнулся и улегся в траву, подложив ладони под затылок.

– Небо сегодня охрененное, – сказал он. – Самая правильная ночь для падающих звезд. Давай насбиваем себе штук десять под самые заветные желания? Ну их к черту, эти серьезные разговоры. Не сегодня.

На выставку выехали рано утром. С первым автобусом, еще до рассвета, в усадьбу Палмеров прикатил Кевин, которого Питеру разрешили взять с собой, рассудив, что сын скучает и ему необходима компания.

Кевину отец дал с собой фотоаппарат, за который мальчишка держался обеими руками и ужасно волновался. В отглаженных брюках и новом пиджаке, который сидел ужасно нелепо, Блюм-младший походил на фоторепортера.

– Привет! – крикнул Питер, увидев его у ворот. – Ты чего там стоишь, как луговая собачка? Проходи, сейчас погрузимся и поедем.

Кевин с опаской обошел огромный грузовик с хромированной цистерной-прицепом, покосился на высокую кабину, широкие мощные шины.

– Это чтобы перевезти Офелию? – спросил он.

– Ага. Крутая штука, правда? Папина разработка. Эта машина создана специально для того, чтобы перевозить тех, кто живет в воде.

– Только сегодня Офелия поедет не на ней, – раздался с крыльца голос Леонарда Палмера. – Система еще не до конца прошла испытания, не стоит рисковать поездкой. Если все пройдет хорошо, русалку мы покатаем на днях. А пока «Посейдон» постоит тут, его наполнят речной водой.

Мальчишки приуныли. Оба загорелись идеей проехаться на новейшей машине с большой кабиной и встроенными в цистерну окнами.

– Пап, это стекло? – спросил Питер, указывая на прозрачные вставки.

– Да, оно очень прочное. Практически небьющееся. Наша Офелия сможет любоваться видами в дороге. Питер, шел бы ты переодеваться. Десять минут до общего сбора у ворот!

Мистер Палмер выкинул окурок в урну возле крыльца и быстрым шагом направился к пруду.

– Я уже переоделся, пап, – укоризненно сказал ему вслед Питер.

– Ты так и поедешь? – удивился Кевин, разглядывая замшевую коричневую куртку, старенькую, но чистую рубашку-поло и шорты на нем.

– Красивой должна быть Офелия. А я поеду в том, в чем она привыкла меня видеть, – гордо ответил Питер.

О том, какую битву по поводу одежды ему пришлось выдержать накануне, Питер скромно умолчал. Миссис Донован притащила какой-то жуткий костюм, который уместно смотрелся бы только в цирке. Питер взглянул на обилие блесток и рюшек и наотрез отказался это даже примерять.