Тимур Денисов - Преврати меня

— Родителям ты звонила?

Так выходит, что, когда мне просто что-то нужно, я всегда говорю с отцом, а когда что-то случается, то с мамой. Я опомнилась, набрала ее номер, договорилась, что она будет нас с братом искать прямо в больнице Майского.

«Скорая» приехала через полчаса. На этот раз мы там ехали вместе. Это было не как в кино. Саню не клали на каталку и не одевали кислородную маску. В салоне не горел свет. Там было серо и бесприютно. Я смутно помню ряды полок и шкафчиков, перетянутые красными и черными трубками от каких-то аппаратов.

Санитары были в синих комбинезонах. Они сидели в кабине и весело о чем-то разговаривали. Один из них порой оборачивался и смотрел на Саню.

— Как дела? — спрашивал он.

— Все ок, — сонно отвечал ему брат.

Мы ехали, и нас трясло, потому что дороги до Фальты плохие. Я держалась за обмотанный изолентой поручень на борту салона.

На этот раз в больнице Саню не оставили.

— Он заторможен, — сказал врач, — но это нормально после припадка и валиума. Заторможенность — единственное отклонение.

Разговор происходил в коридоре больницы. Брат дремал у меня на плече. Мама встала навстречу медику.

— И что теперь? — спросила она.

— Везите его домой, — ответил он. — Пусть отсыпается. И на будущее. «Скорую» вызывать не обязательно. У мальчика стоит диагноз, он наблюдается у одного врача. Случился припадок — звоните не в «скорую», а этому врачу. К нам его везти нужно, только если зафиксируют эпилептический статус.

— Как это? — переспросила мама.

— Когда припадок длится дольше десяти минут или повторяется в течение часа, — объяснил врач.

— Понятно, — каменным голосом сказала мама.

Я донесла до нее идею медсестры о том, что у Сани не эпилепсия. И теперь она передала ее доктору.

— Все исследования показывают обратное, — сказал тот.

Мама усомнилась.

— Это всего лишь мнение школьной медсестры, — отрезал эпилептолог. — Она все правильно сделала, и у меня к ней никаких претензий. Но ставить диагноз — это не ее работа.

Слушая этот разговор, я впервые подумала о смерти брата. Не так, как думала о ней во время его первого припадка, и не так, как думала о ней, когда в столовой вокруг него собралась толпа. Раньше страх смерти был мгновенным и смешивался с чувством непосредственной угрозы. Теперь он поселился где-то глубоко внутри.

«Саню могут не вылечить, — прошептал голос у меня в голове, — они могут ошибаться».

Лед уже проломился. И теперь мы все, вся семья, падали в снежной пустоте. Впереди был только холод абсолютного нуля.

Со второй недели октября Саня снова пил таблетки. Теперь не два раза в день, а по одной каждый вечер перед сном. Депакин был дискредитирован. Ему на смену пришел топамакс. Дозу наращивали постепенно. Сначала маленькие белые таблеточки с набойкой «25», продавленной прямо в полукруглом боку каждой таблетки. Потом бежевые таблетки побольше, на которых было написано «50». Им на смену пришли желтые таблетки с маркировкой «100». Анализ крови. Энцефалограмма. И, наконец, красные таблетки с выбитым на них значением «200».

— Я разгоняюсь, — пошутил Саня, когда увидел на блюдечке пилюли с подписью «100». — Я еду в завтра на колесах.

— Шумахер позади? — улыбнулась я.

За ужином мы смотрели Гран-при Италии. Распластанные по земле, машины «Формулы-1», взвизгивая покрышками, проносились по экрану телевизора.

— Шумахер на десятом месте, я на первом, — ответил брат.

Это была правда. Топамакс действовал на него не так, как депакин. Саня снова с первого раза запоминал имена людей, он больше не терял нить разговора, стал лучше справляться с домашними заданиями.

Но он не мог убедить одноклассников в своей нормальности. Это время было не лучше, чем то, что началось потом. Но оно, наверное, было самым унизительным. Я вспоминаю его со стыдом и болью. Брат возвращался из школы притихшим. Иногда он прятал слезы. Чем лучше он соображал, тем хуже ему становилось. Его дразнили. Называли припадочным или контуженным.

В конце октября Саня подошел к отцу.

— Я хочу в школу для инвалидов, — сказал он. — Я хочу быть среди таких, как я.

Папа выключил телевизор и уставился на него.

— Ты не настолько болен, — ответил он.

— Я не могу общаться с нормальными людьми, — возразил Саня.

— Тебя дразнят? — уточнил он. — У тебя нет друзей?

— Меня дразнят, и у меня нет друзей, — повторил брат.

Отец надолго задумался.

— Они забудут, — наконец сказал он. — Твой класс забудет.

Брат покачал головой.

— Меня знает вся школа, — возразил он. — Вчера придурок из восьмого класса упал мне под ноги и стал дергаться.

— Если они не забудут, — продолжал папа, — ты можешь начать ездить в школу в Майский. Но только не в школу для детей-инвалидов. Ты нормальный человек и должен в это верить.

— Нет, — ответил Саня. — Я хочу друзей-эпилептиков.

Папа тяжело вздохнул.

— Я думаю, — сказал он, — что ты встречаешь эпилептиков чаще, чем тебе кажется. Они могут даже учиться с тобой в одном классе. Просто пока они не упадут, про них никто не знает.

— Но я упал, — напомнил Саня. — И могу упасть снова. В другой школе.

— Эпилепсия лечится, — ответил отец. — Ты пьешь топамакс. Вот увидишь, приступов больше не будет.

— Тогда я хочу в школу в Майском, — решил брат.

— Ты будешь вставать на час раньше и уставать в два раза сильнее, — предупредил папа. — Я бы на твоем месте дал им два года, чтобы все забыть. Этого хватит.

— Два месяца, — странным голосом ответил брат. — Я больше не выдержу. Если через два месяца я войду в столовую и мне опять напомнят, что я припадочный, я не останусь в этой школе.

Папа умел торговаться.

— Чтобы тебя перевели, ты должен закончить класс, в котором учишься, — сказал он. — Так что в любом случае терпи до лета.

Но до лета терпеть не пришлось. В начале ноября выпал снег. Настоящий снег настоящего мира. Подморозило. Мальчишки раскатывали на дорожках скользкие ледовые полосы. По пятницам у Сани было на два урока меньше, чем у меня, и он возвращался домой один. На пути от школы кто-то толкнул его в спину. Брат поскользнулся и ударился головой о бетонную оградку школьного двора. Он запомнил, что ему кричали: «Поваляйся, припадочный!»

А потом припадок действительно начался.

Я помню то пустое и страшное чувство, которое охватило меня, когда я сняла с дверного звонка мамину записку: «Мы уехали в больницу Майского. Ключ где обычно. Обед на плите».

Рот наполнился слюной. Я подумала, что меня стошнит, и перевесилась через перильца крыльца. Стояла так, вцепившись рукой в оледенелые стропила, слушала, как стучит сердце.

…У Сани опять был приступ…