Галина Липатова - Удача близнецов [СИ]

Древняя Таллианская империя, наследником которой по праву себя считает объединенное королевство Фарталья, на самом деле занимала намного меньшую территорию. Но земли, входившие в нее, в Фарталье до сих пор считались цивилизованными и высококультурными, в отличие от других провинций, где власти Таллианской империи никогда не было. На самом же деле и в таких исконно таллианских землях, как Дельпонте, Понтевеккьо и Пекорино, имелись свои глухие провинциальные дебри. Особенно в Пекорино, в местности Фриульи, славящейся своими болотами, лесными чащами и диковатым населением. Фриульи принадлежало к доменным владениям маркизов Пекорино, и считалось «глушью» – правда, только в сравнении с теми землями, что лежали в Гранваллато, основной части домена. А когда нынешний маркиз проложил через холмы новую дорогу, соединившую две части его доменных земель, то жители Фриульи тут же этим и воспользовались, чтобы наконец самим возить на ярмарки и рынки центрального Пекорино битую птицу, травяные сборы, корзины и половики из тростника, резные деревянные изделия, кирпич, черепицу, посуду и прочие плоды своих трудов. При этом, правда, болотно-лесные обитатели все равно оставались домоседами и кроме как по торговым делам, из Фриульи и не выезжали.

Дорога во Фриульи была малолюдной, Джулио навстречу попалось всего-то человек пятнадцать, а попутчиков не было вовсе. Но ему компания и не была нужна, наедине с собой спокойно думалось о всяком. В том числе и о прошлом. О Лючиано, Лидии и Алессандро, если быть совсем уж откровенным. Джулио приятно было вспомнить о том, как они весело проводили время. Дети вассальных маркизу донов, эти трое были определены ко двору маркиза Пекорини. Лючиано и Лидия вообще росли вместе с его младшими детьми, то есть Джулио, Джованни и Полиной. Полину, самую старшую из них, довольно рано обручили, и она уехала ко двору князя Галассы, а Джованни отправился в столицу учиться. Так что из младших остался только Джулио. И ничего удивительного, что со временем их отношения сделались не только дружескими. Лидия и Лючиано были старше Джулио, и радости любовных утех познали раньше него. А сам Джулио расстался с невинностью в тот же день, когда отец и самая старшая сестра отвели его в потаенное священное место, заодно показав ему, как туда пройти, срезали там его длинные, никогда еще не знавшие ножниц волосы, и сожгли у алтаря в жертву Хранителю. По старой традиции, державшейся в роду Пекорини и вообще в среде пекоринских аристократов, это означало, что Джулио стал совершеннолетним. Выйдя оттуда, Джулио побежал искать приятелей, чтобы сообщить им такую новость, встретил Лидию и Лючиано в беседке с глициниями, и там же, не откладывая на потом, отдался обоим. Конечно, не сразу обоим, сначала Лидия уложила его на застеленную соломенным тюфячком скамейку и, быстро избавив от штанов и панталон, как следует приласкала его ртом и языком, а потом оседлала и хорошенько оттрахала, а после того уже Лючиано взял его, разомлевшего и разгоряченного. Джулио тогда немного опасался, что будет больно, но приятель хорошо знал искусство мужской любви и постарался на славу. Потом и сам его научил, как доставить такое удовольствие другому мужчине. Джулио опробовал эту науку на Алессандро, который до того любил это дело, что даже иногда переодевался девушкой, приходил в какой-нибудь дом развлечений в Лавенне и соблазнял там мужчин… пока об этом не узнал его старший брат и не наказал. Не за любовные утехи с мужчинами, а за то, что наследник дона трахается с кем попало в злачных местах. А потом отправил ко двору маркиза, чтобы наследничек хотя бы в хорошей компании развлекался. Вот они вчетвером и развлекались, пока Джулио не отправили в столицу учиться.

Вспоминая теперь то веселое время и особенно любовные утехи, Джулио вдруг поймал себя на том, что хоть ему и приятны эти воспоминания, но томления плоти не вызывают. То есть, конечно, в паху немножко жмет и сладко ноет, но не больше того. Если бы рядом были приятели, было бы куда сложнее, особенно при Алессандро, который так и норовил его пощупать за задницу и искренне удивился, узнав, что паладинам с мужчинами тоже нельзя. И, похоже, что и не поверил. Решил, что Джулио просто ломается. Лидия тоже считала, что Джулио слишком зажат, и что паладинам можно, если без проникновения, она такое слыхала. «Не может же быть, что совсем нельзя, этак и помереть можно», ­­– сказала она, предлагая поласкаться языком и руками. По правде говоря, сам Джулио тоже слыхал, будто так можно, но проверять боялся. Соблазн был очень велик, потому он всю неделю, что провел дома, молился с вечера до двух часов ночи. И от этого уже порядком устал, так что отец очень вовремя и очень правильно придумал насчет поместья во Фриульи. Видно, понял, что Джулио несладко приходится.

Нет, приятели были вполне хорошими людьми, конечно, они искренне любили его не за постельные утехи, и объединяло их всех не только это, но и старая дружба. Джулио не сомневался, что ради него они сделают что угодно, но… но они – настоящие пекоринцы, и некоторые вещи понять им очень сложно. Как и самому Джулио когда-то. Недаром жители Пекорино очень редко становятся посвященными Девы. Все паладины Пекоринской Канцелярии родом из других мест. Энрике говорил, что в Салабрии почти то же самое, но все-таки не настолько. А сальмиец Рикардо удивлялся, почему это его соотечественники имеют славу любвеобильных и легкомысленных, когда пекоринцы им сто очков вперед дать могут в этом деле.

Джулио подумал еще о том, что, пожалуй, и правда станет храмовником, как говорил отцу. Не то чтобы он имел к этому какое-то особое призвание, просто… просто не видел для себя другого пути. Суровая дисциплина, строгий устав, регулярные молитвенные практики ему не особо нравились, но отлично помогали противостоять соблазнам и бороться с томлением плоти, так что сейчас Джулио, можно сказать, и так этому всему следовал. А храмовником быть все-таки почетно, храмовники считались элитой Корпуса, храмовник – это круче, чем даже придворный паладин. А еще где-то в глубине души Джулио всё еще хотел всем доказать, что он способен на многое, и если он сделается храмовником, то все окончательно убедятся, что Джулио Пекорини не баран и не бездарь, и станут его уважать.

Тут юноша поймал себя на тщеславии и гордыне, вздохнул, сунул руку в карман, нащупал четки и принялся молиться, каясь в этих грехах. Подумал мельком: «И вот так всю жизнь… Точно надо стать храмовником, раз всё равно постоянно молиться приходится».

Через час он наконец миновал гряду холмов, сквозь которую была пробита дорога, и оказался в самом Фриульи. Эти места, хоть и считались в Пекорино глушью, ему нравились. У семейства Пекорини здесь были отличные охотничьи угодья. Болота во Фриульи перемежались невысокими плоскими взгорками, на которых рос густой смешанный лес. На болотах водилось много птицы, а в лесах – всякого зверья. Местные жители занимались в основном мелким ремеслом, копали торф и серо-голубую глину, выращивали ягоды, разводили пчел и делали всякую деревянную посуду. Фриульские бочки отлично годились для выдержки пекоринского бренди и для хранения пекоринского темного пива. И местного самогона из клюквы, голубики и брусники тоже. Джулио, подумав о самогоне, вдруг почувствовал острое желание надраться. Как следует надраться. А что. В этом поместье никого постороннего нет… натворить по пьяни дел Джулио вряд ли сможет – просто нечего там творить, особенно если запереться где-нибудь в погребе или в амбаре каком-нибудь. Чем дольше юноша об этом думал, тем соблазнительней казалась ему эта идея. Он всю неделю до этого пребывал в напряжении, нервничал и боялся не устоять перед искушениями. Ничего странного, что он так устал! Да и до того он тоже не делал себе поблажек… К тому же надо самому для себя отпраздновать наконец переход из кадетов в младшие паладины, так отчего бы и не надраться? И потом… недаром же о храмовниках говорят, что они любят иной раз крепко выпить. Ну еще бы, при такой-то суровой дисциплине надо же как-то расслабляться. И Джулио отметил себе, что обязательно проверит погребок в своем поместье.