Вероника Кунгурцева - Дольмен [litres]

Внизу был громадный зал с гроздьями сталактитов, похожих на сосульки; задрав головы, они осветили налобными фонариками эти известковые заросли, а белые стены зала, по которым скакал свет фонарей, бормотали о зиме. Из зала вели целых пять черных ходов. Поликарп, направив туда фонарик, выбрал третий, и все двинулись следом. Через какое-то время ход сузился и потолок опустился, пришлось идти внаклонку, а бомж встал на четвереньки и стал помогать себе на ходу руками, передвигаясь и таким способом очень легко. Потом им пришлось лечь на спину, как советовал сыну Самолетов, и, отталкиваясь подошвами, ползти по грязным, мокрым и острым камням. Потолок навис уже так низко, что, казалось, приподними голову – и упрешься носом. Бомж пару раз застрял в шкуродере, ни туда, ни сюда, и Саше, который полз первым, пришлось тащить его за руки, а Елене толкать в ступни. Наконец эта кроличья нора вывела их в следующую галерею, отсюда они нырнули в ход, который, извиваясь на манер змеи, вывел их в низкий полутемный зальчик. Сбоку сюда попадал краешек дневного света, который отсвечивал из коридора на той стороне. Поликарп, поводя фонарем, настороженно огляделся и втянул в себя воздух. Он сделал знак оставаться на месте, а сам, бесшумно ступая, двинулся к этому коридору. Он вошел в него, завернул за угол. И вдруг раздался дикий рев… Александр бросился вперед, Елена за ним.

Завернув за угол, они увидели Поликарпа в объятьях громадного рыже-бурого медведя и отпрянули в сторону. Медведь и бомж были, пожалуй, одного роста… и почти одинакового телосложения. С высоты трех метров, сквозь пролом в бугре стены, похожий на широкую горизонтальную бойницу, вовсю светило солнце. Фонарь Поликарпа валялся на полу пещеры. Медведь разинул страшную клыкастую пасть, и его зловонное дыхание ощутили даже бабушка с внуком. У ног топтавшихся – пары мохнатых и пары переплетенных – валялись мотоциклетные очки… Изловчившись, бомж сунул руку в пасть медведя и дернул его за язык. В медвежьей пасти что-то заклокотало, он рыкнул и хватил Поликарпа лапой: кепка-«аэродром» слетела с кудлатой головы. Медведь не разжимал смертельных объятий. Правая рука бомжа по-прежнему была в медвежьей пасти, стараясь вырвать язык. Тут Поликарп высвободил вторую руку, сунул ее в брючный карман и, выщелкнув нож, с размаху вонзил его в шею медведя. Брызнула кровь… медведь с грохотом, который усилило эхо пещерного лабиринта, рухнул на каменный пол. Бомж отскочил в сторону, в кулаке был зажат окровавленный медвежий язык. Поликарп шваркнул им об пол.

Он стоял вполоборота к ним… Мотоциклетные очки оказались погребены под медвежьей тушей, кепка валялась в дальнем углу. Он медленно поворачивался… Косые лучи солнца сверху освещали его. Он повернул к ним голое лицо – бабушка с внуком вскрикнули: у Поликарпа не было глаз, вместо глаз – татуировка! Нарисованные глаза на месте углублений для глаз. Нет, у него были глаза! Глаз! Один глаз посреди лба. И этим нечеловеческим глазом, сквозь космы падавших на лоб волос, он странно смотрел на них.

Две с половиной тысячи лет назад, когда на месте нашего города стояли древнегреческие колонии, олимпиады на берегах Черного моря уже проводились.

Каждые праздники, поскольку они служили формой общения с олимпийскими богами, в античных поселениях устраивались олимпийские игры. По сравнению с планетарными спортивными форумами современности масштаб их был, конечно, местечковый. Отличалась и спортивная форма. Одежда, строго говоря, отсутствовала. Обнаженные тела олимпийских атлетов покрывала лишь тонкая пленка оливкового масла. Его носили на поясе в сосудах с хитро устроенным горлом: оно позволяло увлажнять кожу без потерь ценного препарата. Но по окончании соревнований освободиться от масла было посложнее, чем просто снять спортивную форму. Тело обсыпали песком и соскабливали его вместе с маслом стригилями (эти металлические скребки – нечто среднее между большой расческой и маленькими грабельками). Современные физиологи считают эту древнюю процедуру прекрасным массажем тела.

У нас же, рядовых приверженцев олимпийских традиций, есть песчаные пляжи. И оливковое масло в продаже. А стригили можно заменить железными расческами. Не так много и нужно, чтобы почувствовать себя древним олимпийцем.

Алевтина Самолетова,

Виктор Поклонский,

специально для НТФ

Это был удлиненный глаз, гораздо больше обычного, но с веками и ресницами, все, как положено. Только он был один. И посредине лба. Над глазом располагалась не слишком густая бровь. Глаз был очень красивый: синий, с золотистой радужкой, внимательный, умный – только он был один. И не там, где надо. В тех местах, где у прочих были глаза, у него оказались неглубокие глазные впадины, гораздо мельче обычных, и в этих мертвых, не разрезанных зеницами впадинах, на месте человеческих глаз, искусно их имитируя, были выколоты иголкой очи, цветная татуировка: черный зрачок, радужное темно-синее глазное яблоко, глазной белок, на котором были даже «кровеносные сосуды», ресницы, веки. Никогда не мигающие, вечно раскрытые глаза «бомжа», сейчас расцарапанные медвежьими когтями.

Свет фонариков, укрепленных на касках бабушки и внука, был направлен в это нечеловеческое лицо.

Елена стояла, схватившись за Сашу, потому что боялась, что вот-вот упадет. Ей сделалось дурно, никогда она не падала в обморок, а тут… Она почувствовала, что и Александр дрожмя дрожит. Они оказались в пещерной ловушке, куда это чудовище заманило их.

Вдруг Поликарп опустился на пол пещеры и закрыл свое страшное лицо руками.

– Да, я не грузин и не убых, – произнес он своим рокочущим голосом, который теперь срывался. – Я вообще не человек, я – циклоп, по-вашему. Хотите – принимайте меня таким, как есть, не хотите – уходите, да-с! Дорога открыта. – Он кивнул вверх, на солнечную бойницу.

Александр подвинулся к светлой дыре, за которой был обычный мир, деревья, трава и, наверное, недалеко – нормальные люди, Елена шагнула следом.

Поликарп, не вставая и по-прежнему не отрывая от лица ладоней, отодвинулся подальше от света, пропуская их. В этом движении было столько безнадежности… Мертвый медведь лежал у его ног. Упавший фонарь освещал рыжеватую шкуру медведя и громадные ноги Поликарпа, обутые не то в сандалии, не то в лапти, – дань, которую он отдал цивилизации. Елена в волнении сглотнула слюну. Ей захотелось плакать. Александр стоял спиной к ней, собираясь подтянуться на руках. В дыру пещеры виден был край далекого облака.