Владимир Пекальчук - Трюкачи

— Хираяма — очень распространенная фамилия, но может ли быть, что улица «Шиккусу Хираяма» [47] Шестеро Хираяма (яп.) имеет отношение к твоему прадедушке?

— Так и есть, — кивнула Киоко, — она названа в честь прадедушки и пяти его сыновей.

— Надо же, — удивилась Маргарита-сан, — а за что они вошли в историю города?

— Они пошли в тэйсинтай [48] Дословно — «добровольческие отряды». Общее название японских воинов-смертников. . У прадедушки было шестеро сыновей — старший, средний и четверо младших-близнецов. Когда война докатилась до Окинавы, все, кроме среднего, пошли в тэйсинтай и стали камикадзэ. А средний, мой дедушка, был единственным, кто на тот момент успел жениться, потому в камикадзэ его бы не взяли. По приказу прадедушки он продолжил его дело, став учителем прадедушкиного додзе. Потом эта обязанность перешла к моему отцу…

— Понятно, — кивнула Маргарита-сан. — А почему взяли твоего прадедушку? Я и сама знаю, что в камикадзэ брали только бессемейных, а у него и семья, и дети…

— Он был очень уважаемым человеком и имел авторитет. К тому же, всех детей он на ноги поставить успел. Правда, ему все равно хотели отказать, но дедушка рассказывал мне, что прадедушка настоял на своем. Он знал один секрет и грозился предать его огласке. Командованию пришлось сделать исключение.

— Вот как? Что же за секрет?

— Вам это покажется ужасным, — предупредила Киоко, — но как желаете. Был такой случай, когда один летчик очень долго и упорно добивался перевода в камикадзэ, но ему отказывали из-за жены и двоих детей. Тогда его жена, видя отчаяние мужа, умертвила своих детей и себя. И его взяли в камикадзэ, потому что семьи у него уже не было. А случай засекретили до конца войны, ведь нашлось бы немало желающих пойти тем же путем…

— И правда ужасно, — согласилась Маргарита-сан. — Я всегда очень уважала камикадзэ. Самопожертвование характерно и для моего народа, в той же второй мировой войне, но у нас это носит импульсивный характер, когда остался один с гранатой против танка, или когда самолет загорелся… Но вот так осознанно, с холодным трезвым расчетом… Я помню одно письмо, написанное камикадзэ за день до вылета своим родителям — просто потрясает. Неудивительно, что американцы кормили своих моряков байками о самолетах без шасси, запертых снаружи кабинах и отобранных у летчиков парашютах…

— Поначалу они говорили о том, что летчики в кабинах идущих на таран самолетов уже были убиты, — поправила Киоко, — а когда «мертвых» пилотов стало слишком много для версии случайного столкновения — тогда уже появились страшилки про несчастных, у которых отбирали парашюты и запирали в кабинах. Потому что правда о летчиках, которые оставляли свои парашюты сами, за ненадобностью, была для них еще страшнее и непостижимее. Они не могли понять, почему, когда перед ста курсантами летной школы зачитали приказ о наборе добровольцев в камикадзэ, вверх поднялось ровно сто рук.

Они немного помолчали, словно отдавая дань уважения людям, осознанно ушедшим на верную смерть за свою родину, потом Маргарита-сан спросила:

— А шестеро Хираяма — они ведь не были летчиками?

— Нет, конечно. Но на завершающем этапе войны в камикадзэ брали всех, потому что летчиков уже не хватало. Точнее, набирали не-летчиков по числу имеющихся самолетов, выбирая самых подходящих, потому что именно желающих всегда было в три раза больше, чем самолетов. Прадедушка и его сыновья подошли, так как пилоту важна реакция, а они, как последователи боевого искусства, ее выработали.

— Однако такие неподготовленные летчики зачастую все равно погибали, ничего не добившись. Печальная история…

— Вовсе нет, — возразила Киоко. — Конечно, новичков учили только взлетать и пикировать на цель, ни о каком пилотаже не шло и речи, и большинство их сбивали еще на подлете. Но в группах новичков прятались камикадзэ-асы, опытные пилоты, и когда они прорывались сквозь зенитные и истребительные заслоны, то поражали свои цели. Прадедушка знал об этом. Погибнуть, давая возможность нанести удар тому, кто способен его нанести — не бессмысленно.

— И… как сложились судьбы твоего прадедушки и его сыновей?

— Шестого апреля тысяча девятьсот сорок пятого года большая группа камикадзе атаковала американские эсминцы «Буш» и «Кольхаун». Оба получили по три попадания и были потоплены. В той атакующей группе были и шестеро Хираяма. Никто из них не вернулся, а очевидцы не смогли сказать, кто именно поразил цели, а кто был сбит или промахнулся. Да это и не важно: свой долг выполнили все погибшие в равной степени.

Они снова замолчали, и тут послышался вначале звук двигателя скутера, а затем открылась дверь.

— А вот и я! — провозгласил Тео-кун, — причем не только с печеньем! Мам, знакомься: это Юдзи!

Хозяйка дома поспешила принимать нового гостя, а Киоко только незаметно поморщилась: вот кого-кого, а Такехису она не очень рада видеть. Впрочем, приличия ради пришлось обменяться с ним вежливыми приветствиями: свои дрязги — это свои дрязги, они не для чужого дома.

Снова возникла заминка из-за кота: Пусьок-сама Такехисе тоже не обрадовался и категорически не пожелал уступать новому приблуде место, так что Тео-кун приволок из другой комнаты кресло.

— С Пушком воевать — себе дороже выйдет, — прокомментировал он.

Пока наливалась новая порция чая к крекерам, с учетом еще одного гостя, Киоко заметила, что Такехису чуть ли не распирает изнутри, он то и дело бросает на нее хитрые заговорщицкие взгляды, но молчит, не считая «итадакемасу», сказанного вначале.

Пока Маргарита-сан оставалась у стола, разговор шел на совершенно незначительные темы, и это Киоко настораживало не меньше, чем странное поведение Такехисы. Однако стоило ей отойти на кухню, как Такехиса не выдержал.

— Аники, ну скажите уже! — не разжимая челюстей, тихо прошипел он.

— Что сказать? — Киоко заметила, что выдержка начинает подводить и ее.

— В общем, — пожал плечами Тео-кун, — я тут узнал, что состязание не состоялось. Сагара… отказался от этой затеи.

И когда девочка начала вопросительно начала приподнимать брови, Такехису окончательно прорвало.

— Теода-сан его урыл, другими словами, — так же тихо прошипел он, не вынимая изо рта кусок печенья.

Киоко не услышала, а скорее почувствовала пинок, отвешенный Тео-куном «младшему брату» под столом.

— Я молчу, молчу, — отозвался Юдзи, демонстративно хрустя крекером.

— Как?!

Тео-кун украдкой покосился в сторону кухни и, предвосхищая немой вопрос Киоко, прошептал:

— Потом. Не здесь.

— Как сопляка, — снова встрял Такехиса, получил еще раз и захрустел крекером пуще прежнего: — да молчу, молчу я!