Макс Фрай - Сказки старого Вильнюса V

Иногда ее подмывало позвонить Вере, спросить: как у вас дела? Сколько народу еще напугали до полной утраты залога? На йогурт с маслом хватает? Но, конечно, держала себя в руках. Понимала, что за желанием досадить Вере скрывается что-то вроде ревности. Такой отличный призрак Повилас и такой ерундой вынужден заниматься – все ради Веры, только для нее.

Но Джен отлично знала, как справляться с назойливыми мыслями. Поэтому вместо Веры она позвонила начальству. Вкратце пересказала новый сюжет, получила осторожное одобрение и села писать синопсис, а потом сразу пилотную серию, просто не смогла вовремя остановиться, а это и есть настоящее счастье, грех его упускать.

Парочка аферистов – увядающая оперная дива, внезапно лишившаяся голоса, и ее скоропостижно скончавшийся преданный супруг – в исполнении Джен оказалась такой обаятельной, а их авантюры настолько остроумными, что любимое начальство прыгало на одной ножке, специально для Джен, по скайпу, скандируя: мо-ло-дец! И с почти пугающим оптимизмом предвещало грандиозный успех. Джен была рада – не столько открывшимся перспективам, сколько возможности наконец-то разделаться с этой невыносимой парочкой. В смысле переписать их по своему вкусу.

Пусть станут веселыми, легкомысленными и бесстрашными, счастливо влюбленными друг в друга, по уши, как в семнадцать лет. И скучно им не будет ни единой минуты. И пугать они станут исключительно бессовестных злодеев, таких неприятных, что их даже в фейсбуке никто не лайкает, кроме специально нанятых для этой работы затурканных секретарей. И еще, всем назло и просто для смеха, пусть Вера курит огромные кубинские сигары, а Повилас, Павел – или Пол, как Маккартни? – нет, лучше Пауль, это имя ему к лицу! – обожает смешиваться с их дымом. И совершенно не боится путешествовать, хоть на край света. И вообще ни черта не боится. Ни чер-та!

И в таком виде, – торжествующе думала Джен, – я предъявлю их всему миру; ладно, для начала нескольким сотням тысяч телезрителей. Все будет, как мне нравится. Моя взяла.

В последнюю ночь перед отъездом Джен отправилась на улицу Театро. Вошла в подъезд, благо все еще помнила код замка, поднялась на чердак, подошла к кирпичной стене, отделявшей мансарду Повиласа от общего пространства. Прошептала, почти касаясь губами холодного металла замочной скважины: «Вы очень скоро погибнете! Это место проклято!» – и рассмеялась таким специальным злодейским смехом: «Муа-ха-ха!»

Призрак Повилас не появился; впрочем, Джен не особо на это рассчитывала. Спустилась вниз, сунула в почтовый ящик запечатанный конверт на имя Веры. Четыре тысячи евро и записка: «Спасибо, вы вдохновили меня на прекрасный сюжет, считайте, это что-то вроде гонорара». И пошла домой, собирать чемоданы – бодро, почти вприпрыжку, сама поражаясь тому, какой грандиозный камень внезапно свалился с ее сердца. Словно бы переданные деньги отменяли не только легкие угрызения совести, скорее выдуманные, чем подлинные, но и житейские невзгоды этой парочки, и все их дурацкие жульничества, и страхи их незадачливых жильцов, и обиды, и разочарования, да вообще все плохое на свете. Хотя, конечно, ничего они не отменяли, деньги, при всем уважении, не настолько могущественны, это понятно любому дураку.

– Все это очень странно, – сказала Вера. – Пишет, это что-то вроде гонорара. За то, что мы ее вдохновили, представляешь? Если бы не размеры суммы, я бы решила, что это шутка. Но четыре тысячи для шутки, пожалуй, многовато. И обратного адреса не оставила. При всем желании не получится вернуть ей деньги. И как теперь быть?

– Да ну, брось, детка, что за дурацкая щепетильность, – ухмыльнулся Пауль. – Зачем их возвращать?

Он обвился вокруг жены прозрачной сиреневой спиралью, Вере это нравилось, а он любил доставлять ей удовольствие. Прошептал в самое ухо:

– Наша маленькая англичанка решила нас отблагодарить. Вот и молодец. Я считаю, мы заслужили награду. Такого приключения у нее еще не было, спорю на что угодно!

– Ну, пожалуй, – улыбнулась Вера. – С нами не соскучишься, это правда. Я считаю, это надо отпраздновать.

Она достала из ящика самую дорогую сигару, которую специально приберегала для какого-нибудь торжественного случая. Обрезала кончик, с наслаждением лизнула табачный лист, прикурила, выпустила несколько тяжелых густых колец.

– Уж ты знаешь, как меня порадовать, – одобрительно сказал Пауль. И с гиканьем, как в бассейн, нырнул в повисший под потолком горький сигарный дым.

– Так нечестно, – говорит Нёхиси. – Он же вусмерть пьян.

– Ну и что? В правилах на этот счет ничего не написано.

– В правилах вообще ничего не написано. Потому что мы с тобой придумали их всего четверть часа назад. И не успели записать.

– Но про пьяных мы не договаривались.

– Просто не подумали. Всего сразу не предусмотришь. Кто ж знал, что опьянение дает такой сногсшибательный визуальный эффект?

– Ну слушай, – говорю я. – Во-первых, не у всех. Некоторым наоборот сразу море делается по колено, и тогда интересных чудовищ от них не дождешься – тоже, между прочим, риск. А во-вторых, не такой уж великий получился эффект. Сам посмотри внимательно, у него только цвета яркие. А страхи при этом самые обычные: будущего в целом, выглядеть дураком вот прямо сейчас, заболеть от выкуренной сигареты… и что это там четвертое? Ух ты, страх темноты! Вот он, пожалуй, действительно спьяну вылез. Взрослые люди редко боятся темноты настолько сильно, чтобы это осознавать, а неосознанные страхи этим фонарем, как я понимаю, не проявляются. Только те, которые тревожат ум.

– На самом деле ты прав, – неожиданно соглашается Нёхиси. – Договорились, не будем запрещать пьяных. Это во мне зависть взыграла: он у тебя такой разноцветный! А у меня какая-то бледная немочь все время получается. И ясно, что в этом туре ты опять победил.

– Да ладно тебе. Не корову проигрываешь. Ну и потом, мы же только начали. Тебе еще сто раз повезет.

Мы сидим на скамейке, изогнутой в форме подковы, спиной к скверу с фонтаном, лицом к вымощенной булыжником улице Шварцо, по которой заплетающейся походкой бредет изрядно подвыпивший человек. У него четыре головы: огненная с выколотыми глазами; камуфляжной расцветки, с дополнительным затылком вместо лица; кривляющаяся клоунская рожа с вываленным, как у висельника языком; огромный неровный шар, слепленный из порченых, сморщенных, обильно смоченных кровью кишок и прочих внутренностей – я совершенно не разбираюсь в человеческой анатомии, поэтому не могу уточнить, каких именно. На такую красоту мы сегодня уже налюбовались, и еще, не сомневаюсь, увидим ее не раз – шар из гнилых потрохов обычно символизирует страх перед болезнями, а заболеть сейчас боится практически каждый второй, слишком много читают о «вредном» и «нездоровом», бедняги, а потом в панике спорят друг с другом, что страшней для здоровья: углеводы? Табак? Экология? Жареное? Сладкое? Излучение от компьютеров и телефонов? Мясо? Молоко? Гормональные препараты? Газировка? Радиация? Овощи с нитратами? Лишний вес? Сглаз? Недостаток секса? Апокалипсис? Стресс? Вареная колбаса? Лишь бы, конечно, не водка, господи, лишь бы не водка, но ходят слухи, что она калорийна, как сливочный йогурт, и ее, выходит, тоже много нельзя.