Евгений Щепетнов - Возвращение грифона

Люди спрашивали друг друга — что это было? И никто не мог подумать, что этот пир духа устроил парень в скромном костюме, сидящий рядом с красивой девушкой, смотрящей на него влюбленными глазами.

Конечно, ночью мы оторвались по полной — Маша была страстной, как никогда. Успокоились только глубокой ночью, выдохнувшись, как будто разгружали вагоны.

Лежа на спине и вцепившись в мою руку, Маша заявила, что намерена все ночи проводить со мной именно так — уж налюбиться всласть, так налюбиться! Пока не кончилось время, нам отпущенное судьбой. И тут же уснула, как будто у нее нажали кнопку выключателя.

Я немного позавидовал своей подруге — никогда не мог так просто вырубиться и заснуть. В голову лезли всякие дурные мысли — а если? А вдруг? А что потом? В конце концов, я плюнул и решил — какого черта? Если уж что-то случится и я проколюсь с тем, что задумал, — просто улечу, захватив с собой Машу, вот и все. На том порешив — со спокойной совестью заснул.

Длинные коридоры, кабинет, обшитый дубовыми панелями. Человек за столом — ну никак не скажешь, что это глава огромного, могучего государства, которого боятся и которое ненавидят. Это бред, что кто-то там любит Советский Союз. «Любят» — пока деньги дают. Перестанет давать — тут же переметнутся к врагам Союза. Такова жизнь. А вот ненавидят — все. За силу, за независимость, просто за то, что он есть. И во главе — вот этот дедушка. Как выяснилось — больной, не совсем хорошо соображающий, с каждым днем все более и более дряхлеющий и впадающий в маразм. Я читал о нем. Даже смотрел фильмы о генсеке. Честно говоря, из всех правителей России он показался мне самым человечным — любил охоту, женщин, на самом деле радел за дело. И в его правление был самый длинный период покоя, когда люди жили, не думая о своем будущем, и знали, что все у них будет хорошо. Главное — работай, живи по правде, и все у тебя будет — квартира, машина, еда в холодильнике. Может, конечно, я по молодости своей идеализирую этого правителя, ведь я не жил во время его правления в нашем мире. Но этот мир ничем не отличается от нашего, с поправкой на то, что время здесь течет медленнее.

Мы не можем этого заметить, но факт есть факт. Этот мир отстал от нашего очень намного. И если уж я попал сюда — почему не исправить те ошибки, что были допущены в нашем мире? И самая главная ошибка — развал СССР. Даже не ошибка — преступление, иначе его не назовешь.

Мой дед, вспоминая о развале Союза, всегда стучал кулаком по столу и говорил, что «Горбачева надо расстрелять — он предатель родины, допустивший это безобразие. А рядом к стенке поставить Ельцина. Но главный негодяй — все-таки Горбачев. Если бы он не был бесхребетной прозападной скотиной, Советский Союз был бы жив! И не пролилось бы столько крови на Кавказе, и страна не хлебнула бы горя во время всех этих волнений восьмидесятых-девяностых годов, когда ее буквально растащили на части, разворовали, расхитили подонки, теперь именуемые олигархами. Все они были близки к власти, а развал страны начался именно с того, что стареющий генсек упустил бразды правления из рук. Если бы он был разумен, если бы вовремя провел реформы государственной структуры… как сделал Китай, незаметно ставший одной из самых могучих стран мира, при этом взяв самое лучшее и у социализма, и у капитализма. Вот правильный подход к делу», — говорил мне дед. И я это запомнил…

— Здравствуйте. Проходите, — знакомый, глуховатый голос, аж мороз по коже прошел. Встретиться с историческим персонажем — это ли не мечта любого историка? Да и просто человека, которому не безразлично наше прошлое. А ведь есть миры, где время течет еще медленнее… а если к Петру слетать? Или к Ивану Грозному? Только долго ли я там продержусь без того, чтобы оказаться в застенках?

Мы с Машей прошли по ковровой дорожке и оказались перед столом генсека. Он вышел к нам навстречу, грузно поднявшись, и протянул мне руку, оказавшуюся на удивление сильной и крепкой — настоящее мужское пожатие.

Про себя усмехнулся, почему-то он всегда любил целоваться с разными приезжими господами. В наше время это могло быть понято неверно… Все-таки мне кажется, эти вот поцелуи — признак маразма. Или во мне говорит патологическая брезгливость, снова вернувшаяся после возврата памяти? Может, и так…

— Присядьте в кресла, поговорим, — предложил генсек и уселся сам, тяжело и отдуваясь от напряжения. Он действительно был сильно болен, и надо отдать ему должное — держался. Я много читал о нем — если бы не его окружение, боявшееся, что после его ухода всю эту шайку разгонят, он бы давно ловил рыбу и отдыхал на даче. Но таковы правила игры — и он им следовал. Стоять до конца. И все тут.

— Мне тут наговорили про вас… вроде как вы колдуны? И можете снова сделать меня молодым? Это правда, ребятки?

— Правда, Леонид Ильич. Вот, моя Маша, она была уже за тридцать лет, а теперь ей… не знаю сколько, но выглядит на восемнадцать-девятнадцать.

Брежнев внимательно осмотрел Машу, задержавшись взглядом на ее груди, лодыжках и бедрах, обтянутых тканью, а затем сказал, хрипловато засмеявшись:

— Да, хороша Маша… да не наша! А жаль. Хорошая девушка, приятная, красивая. Вот что, ребятки. Согласия на операцию я не дам.

Он еще помолчал и, глядя на наши разочарованные лица, добавил:

— Если они не разрешат омолодить мою Витю.

— Какого Витю? — не понял я.

Генсек усмехнулся:

— Витю, Викторию Петровну, мою супругу. Зачем мне молодость, если я буду без нее жить. Нет, не нужно мне такой молодости.

— А она не против?

— А почему женщина должна быть против омоложения? — гулко засмеялся генсек. — Ну, насмешил! Ты спроси у своей супруги — она против омоложения? Это все равно как спросить у пчелы — она против меда или за? Ребята, скажите, результат стопроцентный?

— Хмм… в общем — да, если мне не подгадят.

— Как это? — не понял генсек. — Кто может подгадить?

— Те, кому не надо, чтобы вы вернули себе былое здоровье.

— Хмм… может, да. Может быть. Они привыкли за моей спиной кружить — могут подгадить. Так вы сделайте, чтобы не смогли. Вы-то на что?

— И действительно — на что? — пробормотал я под нос. — Сделаем, Леонид Ильич, сделаем.

— Ну и ладно. Идите отдыхать. Вас хорошо устроили? У вас все есть?

— Все отлично, спасибо.

— Это хорошо. Идите. И я тоже пойду. Устал сегодня.

Мы поднялись и быстро ретировались в коридор. Честно говоря, вид генсека оставил у меня гнетущее впечатление. Старик, развалина — какой из него правитель? И ему оставалось еще шесть лет…

— Вот, все по списку что вы мне дали. Двадцать пунктов, — мужчина в сером костюме пододвинул ко мне дипломат и откинул крышку, — главная проблема была, конечно, со слезами девственниц. Да и другие ингредиенты тоже задали жару…