Юрий Буйда - Сады Виверны

– Не знаю, что и ответить, господин д’Анжи…

На столике у окна стояла ваза с фруктами и сыром, а в шкафчике – несколько бутылок отличного вина.

Анна не заставила долго себя упрашивать – набросилась на еду, в мгновение ока проглотив сыр, который запила вином, а потом принялась за яблоки и виноград.

Я молча наблюдал за нею, потягивая вино и размышляя о ее судьбе.

Девушка напугана, возможно, лжет или привирает, но дела это не меняет: если что-то сводит ее с ума, значит, это существует. И что с ней делать? Не может же она оставаться в гардеробной до второго пришествия…

Наконец я понял, кого она мне напоминает: женщину с портрета, который до недавнего времени принадлежал папаше Пелетье. Вьющиеся рыжие локоны, бледное широкоскулое лицо, узкие зеленоватые глаза.

– Итак, Анна, – сказал я, когда она доела пятое яблоко, – господин д’Анжи весь внимание.

Она положила огрызок на салфетку и вздохнула.

– Спасибо, господин д’Анжи. А теперь, значит, вы хотите все знать… – Посмотрела на свои руки и спрятала их под стол. – Все просто, господин д’Анжи: мамаша продала меня его светлости, а за сколько – не знаю, она договаривалась с Дикарем без меня. Дикарь – посредник, агент. У него подбородок острый и нос перебит, а почему его так прозвали – тоже не знаю. Сначала Дикарь проверил, девственница ли я и хороши ли мои ноги, потому что у танцовщицы должны быть стройные ножки, как у меня… – Она подняла сорочку выше колен. – Ну а потом увез сюда. Поселили нас в оранжерее – ее называют садами Виверны…

– Нас?

– Нас тут поначалу штук двадцать было, это сейчас никого не осталось, кроме меня. Все было хорошо: кормили, поили, одевали… учили правильно говорить, ходить, стоять, сидеть, танцевать… Спектакли разыгрывали, как в театре… Я была Дианой, а господин маркиз – Актеоном, и я на него спускала собак, потому что он подсмотрел, как я во время купания занимаюсь любовью с подругами…

– Разве здесь есть собаки?

– Нет здесь никаких собак – в их ролях выступали девушки. Они догоняли Актеона и кусали, кусали, а он отбивался, а потом умирал… А Музыкант играл на фисгармонии – красиво играл…

– А имя у Музыканта есть?

– Он не говорил. Да и у нас не было имен – клички. Я – Диана, а еще были Сафо, Электра, Психея, Филомела, а одну черненькую звали Нюктой…

– Понятно. Так почему ты сбежала, Анна?

– Из-за быка, господин д’Анжи. Я должна была играть Пасифаю, а бык – быка…

– Я знаю, Анна, что там к чему. Посейдон наслал безумие на жену короля Миноса, и она воспылала страстью к быку, а чтобы соединиться с ним, залезла в чучело коровы…

Анна горестно вздохнула.

– Деметра, Электра, Гея, Нюкта – все погибли из-за этого быка… Он же огромный…

– Ты хочешь сказать, что его роль исполнял огромный мужчина?

– Если бы! Это был самый настоящий бык, господин д’Анжи, натуральный зверь, такие бывают у крестьян. Гигант с огромным… с огромными…

– Гениталиями, – подсказал я. – Боже мой, настоящий бык!..

Анна опять вздохнула.

– Но продолжай!

– Когда подошла моя очередь залезать в чучело, – сказала Анна, – я решила бежать. Подговорила Филомелу, Ифигению и Эринну, но нас заметили, как только мы выбрались из оранжереи…

– Ты знаешь, что с ними? Где их держат?

– Не знаю. Но они не вернутся. Еще никто не возвращался.

– С чего же ты взяла, что твоей жизни угрожает опасность? Тебя могут наказать и вернуть домой, к матери…

– Нет, – сказала она. – Убьют и сожгут.

– Боже правый, откуда тебе знать?

Она покачала головой.

– Убьют и сожгут. Как мусор.

– Sfridi , – пробормотал я. – Дети любят страшные сказки…

– Я не дитя, господин д’Анжи, мне скоро пятнадцать. Мать в моем возрасте родила третьего ребенка. И я знаю, о чем говорю. Никто не возвращается.

В ее голосе слышалась какая-то спокойная жуть, от которой у меня мурашки по спине побежали.

– Но что же нам делать, Анна? – Я прошелся по спальне, забыв, что на мне только ночная рубашка. – Я тут гость, как ты, наверное, уже догадалась, и должен подчиняться правилам, установленным хозяевами…

Она опустила голову.

– Однако это не значит, что я не хочу тебе помочь. Но что ты сама об этом думаешь?

– Переждать бы, пока шум уляжется, – сказала она, – а уж потом как-нибудь выбраться на волю…

– Как-нибудь не получится, – возразил я. – Здесь всюду шпионы. Но, кажется, я знаю способ, только надо все хорошенько обдумать. И запастись терпением. Поживешь в гардеробной, пледов у меня много. Голодной не останешься. А пока тебе надо принять ванну, а то тебя по запаху найдут… Но горячей воды у меня сейчас нет…

Она смущенно улыбнулась.

– Помогите мне, господин д’Анжи, – сказала она, снимая сорочку через голову, – одной мне не справиться.

У нее была маленькая грудь, широкие бедра и родинка на лопатке, с которой я не сводил взгляда, пока намыливал ее спину и лил из кувшина воду.

От холодной воды она покрылась мурашками.

Чтобы не выказать себя бессердечным чудовищем, я согрел ее в своих объятиях.

Анна оказалась девственницей, но очень одаренной от природы, и во второй раз она показала, что умеет быть не только благодарной, но изобретательной и самоотверженной. После третьего раза ей пришлось спрятаться под кроватью, чтобы не попасть на глаза маркизе, которая, как и обещала, появилась в моей спальне под утро.

Прекрасная Манон была идеальной любовницей – чуткой, нежной, страстной, щедрой, умной и опытной, а проще говоря – неутомимой, как морская волна, и похотливой, как обезьяна. Она подстраивалась под мужчину, при этом подстраивая его под себя, пока блуд не возвышался до гармонии. Тело ее соответствовало самым высоким и самым низменным представлениям о манкой женской плоти.

Неопытная Анна Леру с ее раскосыми зелеными глазами, широкими бедрами, маленькой грудью, целиком помещавшейся у меня во рту, была, казалось бы, полной противоположностью Манон, но занятие любовью с ней было захватывающим приключением, состоявшим из случайностей, сбоев, спешки, дрожи, всхлипов и криков, неловких движений и неуместных слез, что самым неожиданным образом превращало животную случку в насыщенный эмоциями акт физического и духовного единения, и в этом смысле она, безусловно, превосходила маркизу, как поэзия превосходит жизнь.

Говоря по правде, я не хотел привязываться к Анне, чтобы сохранить свободу на случай непредвиденного развития событий, но все произошло само собой, как революция, война или любовь, когда люди не сразу замечают, что подчиняются силе обстоятельств, забыв о своих правах и свободах.

Тем утром маркиза отказалась от завтрака и ушла, сославшись на головную боль, поэтому мы с Анной разделили трапезу, а потом занялись устройством девушки в гардеробной, и спустя час я вышел из своих апартаментов счастливым любовником двух очаровательных женщин, полным сил, отваги и решимости.