Юрий Буйда - Сады Виверны

По совету Анри я обратился к каретнику Рене, смышленому малому с могучими плечами, и мы вместе тщательно обследовали чудо-экипаж, доставивший двух юнцов из Гавра в Париж.

Рене сразу разобрался в нехитрой механике нашего снаряда, приводившегося в движение при помощи педалей, ремней, шкивов и двух зубчатых колес или шестерней, заставлявших вращаться ось коляски.

– Ось погнута – тут потребуется кузнец, – сказал Рене, – два колеса надо бы заменить, и я бы их усилил, сделал потолще, попрочнее. Ремни, наверное, иногда проскальзывают в шкивах? Да и порваться могут в самый неподходящий момент. Заменить бы их, да пока не знаю чем, надо покумекать, господин д’Анжи.

– Спешить некуда, Рене, – сказал я, – покумекайте, может, что и надумаете. А когда все будет готово, прокатимся с вами в Париж… ну или хотя бы по парку…

Рене с достоинством поклонился.

В парке было тихо и пустынно.

Неподалеку от зарослей бересклета, где я встретил Минотавра, стояла тачка, прислоненная к дереву. Ветер трепал кусочек светлой тряпицы, зацепившейся за край тачки, и мне потребовалось усилие, чтобы прогнать мысли о судьбе девушек, подружек Анны, – Филомелы, Ифигении и Эринны, которые не смогли уйти от погони.

Опустившись на скамью, я снова стал обдумывать побег Анны из поместья.

Замысел мой был прост и дерзок.

Как только Рене починит чудо-экипаж, я тайно выведу Анну из замка и спрячу в ящике для багажа, который устроен между задними колесами. Дно ящика представляло собой решетку из перекрещивающихся ремней, на которой лежал прямоугольный кусок кожи, защищавшей багаж от грязи. Анне понадобится не так уж много времени и усилий, чтобы при помощи ножа проделать в коже отверстие и перерезать ремни, после чего она окажется на дороге. Может быть, она ушибется при падении и вываляется в грязи, но зато обретет свободу. Люди, восседающие на повозке спиной к ящику, то есть я и, возможно, Рене, даже не заметят беглянку. Потом она как-нибудь доберется до ближайшей деревни или до Парижа. Или я застрелю Рене, и мы вдвоем отправимся на поиски убежища. Денег на первое время хватит, а там что-нибудь придумаем. Не может быть, чтобы двое молодых людей, здоровых, сильных и неглупых, не нашли возможностей для счастливой жизни.

Ободренный этой мыслью, я отправился в библиотеку, чтобы осведомиться о здоровье господина Боде.

Старика я нашел в том же глубоком кресле. Закутанный в пледы, он при слабом свете лампы листал книгу большого формата, украшенную гравюрами.

– Как вы себя чувствуете, господин Боде? – почтительно поинтересовался я.

– Как старый башмак, – ответил он. – Поутру Господь шарит ногой по полу, пытаясь попасть в башмак, и промахивается, промахивается… Можно легко догадаться о самочувствии башмака…

– Радует, однако, что вы не утратили интереса к богословию…

– В полном одиночестве я брожу по пустынным равнинам и холмам ада, – продолжал старик тихим надтреснутым голосом, словно не расслышав моих слов, – спускаюсь в остывшие ямы и щели, касаюсь холодных стен, еще хранящих следы страшных ожогов, и под ногами моими хрустят крысиные кости, и запахи смолы и серы кружат голову, и все болит, все – кости, мышцы, сердце, и слезятся глаза, и отчаяние охватывает при мысли о том, что это навсегда, что ничего не вернуть, не переиграть, не изменить, и тоска, тоска тяжко влачится за мною… – Он вдруг подался ко мне. – Это ужасно, мой друг, обнаружить, что ад пуст. Пуст. Без границ жизнь немыслима, невозможна, но граница между адом и нашей жизнью утрачена, и это мы ее стерли, выпустив порождения ада на волю… – Он вдруг оживился. – Слыхали ли вы, мой друг, о Жеводанском звере?

– О да! Друг нашей семьи – аббат Минье – служил в те годы в Лангедоке и часто рассказывал об этом чудовище. По его словам, некий человек выдрессировал зверя, может быть волка, и научил нападать на людей, но мне кажется, что вся эта история смахивает на легенду, порожденную воображением испуганных невежд…

– Вы правы, господин д’Анжи, многие были напуганы. В тех краях издавна ходили легенды про оборотней, людей, которые по ночам превращаются в чудовищ. К моему великому сожалению, одна из этих легенд связана с де Бриссаками, точнее – с Жаком де Бриссаком из Лангедока, которого называли Черный Жак или Черный Маркиз. Он пожелал изысканной, необычной любви, той, что за гранью, и влюбился в прекрасную женщину-виверну, и она научила его превращаться в крылатого зверя. По ночам они крали смирный скот, убивали невинных детей…

– Аббат Минье говорил, что благодаря Людовику Пятнадцатому и Просвещению Франция первой в Европе вырвалась из плена суеверий…

Слабая улыбка тронула увядший рот господина Боде.

– Вера в чудеса угасает, но чудовища бессмертны…

– Какова же судьба Черного Жака?

– Он присоединился к графу Неверскому и вместе с другими бургундскими и венгерскими рыцарями пал в битве с турками при Никополе. Возможно, он поступил так потому, что наконец-то испытал страх Божий. Может быть, он наконец понял, что не люди заслуживают спасения, а только их души. – Он помолчал. – Мы живем в мире, где разум не всевластен, мой друг, и не потому, что незрел и слаб, а потому, что мы – люди, которые тем и отличаются от животных, что пытаются превзойти себя, свою природу, свой разум, и поэтому, приближаясь к границам непознанного, мы с особенной остротой чувствуем присутствие непознаваемого…

– Вы хотите сказать, что непознаваемое – такая же часть нашей жизни и нашей природы, как и непознанное? То есть мы говорим о Боге?

– Мы говорим о жизни, утратившей границы и подчинившейся беззаконию, и о людях, которые беззаконию противопоставляют произвол, считая, что спастись можно только таким способом, и иногда они спасаются, но всегда – ценой жизни людей невинных… Свободен первый шаг, но мы рабы второго, как сказал поэт… Наша природа ничем не отличается от животной, исполненной безотчетного зла, но мы наделены волей, которая удерживает нас от второго шага…

– Вы ведь пытаетесь навести меня на какую-то мысль, господин Боде, но, по чести говоря, не могу понять, куда вы клоните…

Он придвинул к себе глубокую миску, доверху наполненную рисом, и опустил в нее руку.

– Святость границ спасительна, если количеству вы предпочитаете качество… Если же нет, если вы готовы, как Дон Жуан, переступать любые границы, поддаваясь зову душевной лемаргии, то что ж, это ваш выбор, но пожелать удачи на этом пути, увы, не могу…

Голос его с каждым словом становился тише.

– Опять лемаргия! – воскликнул я. – Но если отбросить все это мракобесие, лемаргия и есть причина и следствие прогресса, основа гуманизма…

– Когда-нибудь избыток гуманизма на пути от Бога к бестии приведет нас на край пропасти, и это произойдет скорее, чем нам сегодня кажется… – Он достал из миски с рисом крошечный пузырек. – Много лет я занимался опытами, пытаясь найти средство от существ другой природы, и наконец случай подарил мне удачу…