Наль Подольский - Повелитель теней: Повести, рассказы

— А вчера от меня убежала тень…

Она просто ревновала его к искромсанным картонкам и к существовавшему только в его воображении будущему городу укрощенных теней. А он ее — и, собственно, не ее, а ее тень — к тени принца, не снимавшего на балу шляпу, или еще к чему-нибудь подобному.

Все же Сашка заметно оттаял от своей деловитости и обрел на какое-то время способность бескорыстно любоваться утренним городом, хотя и не мог отрешиться полностью от привычки сопоставлять тени и их источники. Жанна же безраздельно переселялась в теневой город, иногда она о нас забывала, глаза ее расширялись от удивления, и губы возбужденно о чем-то шептали: в мире теней ей открывалось нечто Сашке и мне недоступное. Она то и дело находила своих принцев, рыцарей и прекрасных дам среди теней людей, в сонной поспешности направляющихся на работу.

— Смотрите, смотрите! — поминутно тянула она кого-нибудь из нас за руку. Но, глянув на то, от чего она приходила в восторг, мы видели лишь сутулую тень прохожего, торопливо бегущую по желтой стене.

Только раз — уж не знаю, что это было за наваждение — мы увидели то же, что и она. Когда в очередной раз она дернула меня за рукав, показывая наверх, мы разглядели в сплетении теней труб, проводов и телевизионных антенн идущего по проволоке канатоходца. Ошибки не было — там шел настоящий канатоходец из уличного цирка, с шестом и в гимнастическом костюме. Он двигался не спеша, легко и осторожно ступая, балансируя шестом, и проволока под ним слегка прогибалась; вскоре он исчез в тени высокой крыши.

— А внизу, внизу какая толпа! — не унималась Жанна.

Но внизу мы уже ничего не заметили, кроме нескольких теней на стенке, ожидающих у перекрестка, пока им не позволит пройти тень светофора.

Сашка, верный своим принципам, принялся оглядывать крыши, отыскивая канатоходца, но ничего не нашел — и выглядел довольно растерянно.

Мы встречались втроем почти каждый день, никогда заранее не сговариваясь и не назначая специального места, но тем не менее обязательно встречались. Несмотря на мелкие разногласия, мы жили в своем собственном мире, защищенном от спешки и посягательств извне. Не знаю, откуда бралось это чувство абсолютной защищенности, но, так или иначе, тот год был счастливым.

Наше прелестное существование продолжалось всю зиму и разрушилось только в начале лета. Пришло разрушение в образе красивой женщины, поджидавшей меня на улице после работы. Она улыбнулась мне, словно доброму приятелю, и шагнула навстречу.

— Я мама Жанны, можно мне поговорить с вами? — Она и говорила, и двигалась легко и упруго, и это впечатление упругости распространилось как-то и на ее одежду, и на лицо, и даже на взгляд, доверчивый и внимательный к собеседнику. И все же, непонятным образом, от нее возникало ощущение настороженности. Слишком много, пожалуй, тщательности было вложено в ее костюм и в приятную легкость общения, словно некий чудесный портной вместе с сиреневым жакетом сшил для нее и эту беззаботную улыбку.

— Мне давно уже хотелось познакомиться с вами, да все не было случая. — Она взяла меня под руку, и прохожие посматривали на нас одобрительно, — должно быть, мы выглядели очень благополучной парой, солидный стареющий гражданин и красивая, хорошо одетая женщина.

— Но теперь я… немного беспокоюсь за Жанну. — Она слегка запнулась, и от этого потерялась частица ее внешней беззаботности. Так иногда падает лепесток свежего с виду цветка, и цветок остается свежим, но уже есть в нем пустое место, которое ничем не заполнится.

— Эта игра с тенями, она недетская, я боюсь ее… и красота эта, — она махнула рукой в переулок, упирающийся в узкий мостик, — тоже не для детей. Жанна стала меняться… тени, тени… я боюсь этого города. — Лепестки ее беззаботности опадали один за другим.

— И еще ваш ужасный Сашка… да, да, ужасный… он из этого города, из камня и теней… и, вы не поймете, я боюсь его, он сам — тень.

— О! — не выдержал я.

— Я же говорила, что не поймете, оттого что вы мужчина, — засмеялась она, и мне на миг показалось, но только на миг, что все лепестки вернулись на место.

— Мой ребенок говорит ужасные вещи, — голос ее стал жалобным, — все Сашка и Сашка… Это надо же, такое выискать! От него бы нормальный ребенок бежал без оглядки, а она с ним на «ты». Почему? — Она обиженно всхлипнула. — Из целого города выискала… именно ЭТО! Почему? — В ее глазах появились слезы, требуя от меня ответа на это настойчивое «почему».

Мы завернули в первую попавшуюся подворотню, и, по странному совпадению, за ней оказался тот самый двор-пустырь, двор-поляна, где прошлой весной я встретил Сашку с рулеткой.

Как и год назад, тополиный пух неслышно плыл над землей, и старушки в черном сидели по своим скамейкам, украшенные трепещущими белыми хлопьями.

— Давайте присядем, — попросила она. Ее глаза не были накрашены, и она смело орудовала носовым платком.

Старушки на нас даже не взглянули: женщина с платочком у глаз и мужчина, ее утешающий, — банальный пустяк для большого города.

— Это все не так страшно, — теперь она говорила спокойней и медленней, — беда в самой Жанне, а может, в моем отце. Он всю жизнь рисовал и носил рисунки на выставки, их там у него не брали, но он все равно носил. Без конца рисовал одно и то же, портил и рвал рисунки и бесился, что его не хотят понять. Это было ужасно… Я всегда была счастлива, что Жанну к этому не тянуло. А сейчас она начала рисовать и, как дед, рвет рисунки!

— Но может быть…

— Нет, нет! Если бы вы видели — это выражение лица, его ни с чем не спутаешь! Я вижу, она хочет чего-то, чего вообще нет, и знает, что этого нет, и потому сердится. Это ужасно! — Она остановилась, чтобы перевести дыхание. — А теперь посмотрите, что она рисует.

Она достала из сумочки скрученные в трубку листики. Они не слушались и все время сворачивались, но нам удалось кое-как их расправить у нее на коленях.

Все рисунки были темными силуэтами, силуэтами города теней. Листки заполняли призрачные, казавшиеся живыми тени домов, и старинные автомобили с большими смешными колесами, молодые люди в котелках и с усиками, и женщины в шляпках с лентами, в длинных, до земли, платьях, и деревья со странными цветами в ветвях.

— Если хотите, возьмите что-нибудь, — предложила она, — Жанне будет приятно.

Я выбрал рисунок, где в нижней части листа по проволоке шел канатоходец, а наверху, на карнизе, сидели в ряд и как будто смотрели вниз вороны и еще какие-то диковинные птицы.

Мне-то рисунки понравились, но я слишком мало в этом смыслил.

— Вы не хотите показать их понимающим людям?

— Уже показывала, — она вдруг смутилась, — говорят, ничего особенного, многие дети так рисуют.