Марина Ефиминюк - Наследница

– Ст… Стомма? – с запинкой повторил он. – Надо же, она на самом деле стала важная дама, раз может нанять для меня самого Кастана Стомму…

Тут его взгляд остановился на мне, и возбужденное бормотание стихло.

– Анна? – Он непонимающе оглянулся к Владу. – Но как же вы вместе?

– Мы собираемся пожениться, – соврала я, не моргнув глазом, и указала на скамью. – Присаживайся, Генри. Нам есть о чем поговорить.

Мы разместились друг напротив друга.

– Ты ведь хочешь отсюда выбраться, Генри? – твердым голосом спросила я. – Я готова помочь тебе.

Вдруг мгновенье назад растерянный взгляд неудачливого похитителя заледенел. На чумазом лице вспыхнула странная усмешка.

– Но что взамен?

– Ты должен сказать, кто заплатил тебе, чтобы я никогда не вернулась домой.

– И всего-то? Нима Вишневская, меня отпустит только из-за этого?

– Да с тебя все равно больше нечего взять. Скажи, это был Эрик?

– Это был Уилборт.

Имя дядьки, непроизнесенное без предисловий и торга, точно ударило в солнечное сплетение и выбило из груди весь воздух.

Генри продолжал что-то говорить, но его голос постепенно отдалялся, словно между нами посередине стола росла невидимая звуконепроницаемая стена. И нахлынувшее воспоминание об Уилборте выглядело злой насмешкой.

…Мы сидим в дешевой едальне, а за окном шумит и куролесит Зеленая мостовая. Благородной юной ниме совершенно точно нечего делать в неблагополучном районе, но мне, откровенно говоря, наплевать, что по этому поводу думают другие. Дядька втайне от домашних забрал меня из Пансионата для благородных ним, провел по длинному проспекту с тремя десятками борделей и таким же количеством кабаре.

Он бы сильно меня удивил, если бы повез в Сад Грез, парк развлечений, где посетители чинно прогуливались по дорожкам, засыпанным белым песком, катались на лодках по рукотворному озеру с глубиной дна «по коленки» и с оттопыренными мизинчиками ели карамельные яблоки на палочках. Еще бы больше он меня изумил, если бы привел обедать в новую ресторацию, где, по словам моих одноклассниц, стояли клетки с канарейками. Уилборт всегда оставался таким Уилбортом. Правда, в дни наших встреч он соблюдал трезвость, и переоценить величину его подвига было просто невозможно.

Он меня не бросил, в отличие от остальных Вишневских, и каждый седьмой день приезжал в пансионат, куда меня сослал отец. Мама умерла полгода назад, и папа как будто наказывал меня за то, что я осталась жива. Отчасти я даже понимала его, каждый справлялся с горем по-своему, но все равно чувствовала себя глубоко преданной.

– Ты должна знать, что коньяк и солодовый виски принципиально отличаются, – вычитывает Уилборт менторским тоном. – У них только цвет одинаковый.

– Чем отличаются? – Я готова обсуждать даже домашний самогон, если это позволит мне не чувствовать себя брошенной. Еще я голодна, но попробовать жирную рульку с жареным картофелем не решаюсь.

– Коньяк благороден и пахнет шоколадом, а виски напиток для плебеев. – Уилборт прихлебывает из глиняного стакана горячую воду и обтирает жирные блестящие губы салфеткой.

Некоторое время над столом повисает молчание.

– Почему ты со мной возишься? – выпаливаю я.

– Почему я вожусь с тобой?

– Да, забираешь меня из пансионата, водишь по всяким местам. Кормишь. – Я киваю на нетронутую тарелку с едой.

– Я знаю твой секрет.

– Секрет? – фыркаю я.

– У твоего отца, Анна, умерла жена. Он страдает и забывает, что у тебя умерла мать. Через пару лет, вполне вероятно, Валентин найдет себе хорошую женщину и женится второй раз, но ты? Разве у тебя есть возможность встретить новую маму?

Я вдруг чувствую, что в горле встает комок, а к глазам подступают предательские слезы.

– Твое горе, Анна, глубже. Не понимаю, почему он не видит, как под этими своими вежливыми улыбочками ты рыдаешь навзрыд. Он ведь сам воспитал тебя такой.

Некоторое время я молчу, слежу за тем, как он с дрожащими от перепоя руками разрезает мясо. Лицо сосредоточено, но в глазах – смертельная мука пьяницы, с трудом держащего пост.

– Уилборт, а что если мы на практике проверим, чем коньяк отличается от виски?

– Думаешь, стоит? – хитро прищуривается он.

– Ну, мы же не расскажем о виски папе…

Воспоминание схлынуло столько же стремительно, как появилось. К горлу подступил тошнотворный комок.

– Не каждую шкатулку с секретом стоит открывать, – ухмыльнулся Генри. – Согласись, Анна?

Я вскочила из-за стола и, рассматривая поцарапанную столешницу, пробормотала:

– Мне надо на воздух.

Арбалетным болтом вылетела из комнаты для допросов. Не удержав, шибанула тяжелой дверью. Грохот разнесся по этажу и, возможно, даже полетел в подземные казематы.

В длинном сумрачном коридоре, ведущем к комнатенке охраны, а оттуда – на улицу, меня нагнал Кастан. Он сжал мой локоть и заставил остановиться.

– Постой, Анна.

Не глядя на лучшего друга, я немедленно освободилась от его руки.

– Что ты думаешь делать? – Он требовал решений, на которые у меня просто не было сил.

– Не знаю.

– Ты должна написать жалобу в стражий предел и попросить о дознании. Уилборта посадят в каземат…

– В каземат? – перебила я, и от одной мысли, что старый пьянчуга попадает в крошечную влажную камеру со стенами, покрытыми черной плесенью, у меня усилилась тошнота. – Я тебя умоляю, Кастан, о каком каземате может идти речь, когда мы говорим об Уилборте? О человеке, который объяснял мне, чем виски отличается от коньяка, и тайком от отца забирал из пансионата для благородных девиц?

Судебный заступник поменялся в лице.

– Тебе удалось что-нибудь вспомнить?

– Просто сделай вид, что ты ничего не слышал об Уилборте. Мне надо подумать, как поступить. Если дядьку повесят, как я смогу с этим жить?

– Как скажешь. – Кастан сжал мои плечи. – Не броди под дождем и возвращайся в карету, мы тут закончим и придем.

Уже на выходе я оглянулась. Нас со Стоммой разделила решетка с толстыми прутьями.

– Я передумала, не спасай Генри. Он должен отправиться на рудники. Не позволяй ему выйти невиновным из дверей Мирового суда.

Мы оба понимали, что я просила Кастана рискнуть реноме, ведь с тех пор, как мы вместе пили за упокой заблудшей души висельника, судебный заступник Стомма не проиграл ни одного дела.

– Хорошо, – не раздумывая ни мгновения, согласился он. – Я сделаю, как ты хочешь.

Не обращая внимания на дождь, я добрела до кареты, забралась внутрь и обнаружила, что Собака все-таки стянула кожаной намордник. Салон не пятнали следы грязных псиных лап, зато он был усеянным ошметками кожанных сидений, сгрызенных питбулем до деревянного основания.