Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — ландлорд

Пытаясь остановиться, я перевел взгляд на круглые плечи, развитые нелегкой физической работой, они красивыми полушариями блестят во влажном воздухе. Узкие ленты сарафана, здесь он называется как-то иначе, потемнели от влаги и сузились до неприметных веревочек. Мокрая ткань облепила ее полную грудь, сильные руки все еще выкручивают замедленными движениями мокрую сорочку.

Она взглянула на меня в удивлении, полные губы сочного рта в испуге округлились.

— Ваша милость... ваша рубашка еще не высохла!

— Гм, — проговорил я охрипшим голосом. — Придется ходить голым.

Она несмело улыбнулась, принимая шутку, повернулась, надо работать, и, нагнувшись до самого пола, начала расстилать рубашку на прутьях рядом с другим бельем. Короткое платье приподнялось, дразняще обнажая здоровые белые ноги, безукоризненная форма, чистая нежная кожа... тут же в мозгу застучала мысль, что, если подойти и задрать платье еще выше, трусов не обнаружу, до них еще почти сто лет...

Я подошел деревянными шагами, так же деревянно поднял подол платья и закинул ей почти на голову. Да, я прав. И насчет трусов, и насчет того, что такой роскошной, сладкой и податливой задницы не встречал еще в жизни.

Леди Беатриса строго разговаривает с управляющим, я вижу их во дворе в окно своей башни и стискиваю кулаки, чтобы пальцы не тянулись к ней прямо отсюда.

У меня сверхскорострельный лук, вернее, я стреляю быстрее любого лучника, обращаюсь с мечом, как никто другой, на меня не действует здешняя магия, я применяю приемы исчезника, вижу в темноте и слышу дальше простого человека, да вообще я знаю и умею больше, однако я беспомощен в борьбе со своим сердцем и здесь проигрываю даже там, где кажется, что вот уже победил, настоял на своем и даже звезды отныне двигаются по моей воле.

Двигаясь, как сомнамбула, я сошел вниз и побрел в ту сторону, где последний раз видел леди Беатрису. Как бы я ни пытался забыть ту ночь, когда держал ее, такую горячую, в объятиях, это перед глазами. Жгучее воспоминание швыряет, как щепку на морских волнах во время урагана, уже руководит мною, моими мыслями, желаниями, поступками...

Мимо с горой тарелок прошмыгнула было служанка, лицо показалось знакомым. Я придержал за локоть, стараясь вспомнить, где же видел, перед глазами встала облепленная мокрой рубашкой округлая грудь со вздутым, словно желудь, соском.

— Постой, это ты меня скребла, как коня, в первый день, когда я прибыл в замок?

Она скромно опустила глазки, но губы смеются, на щеках появились великолепные ямочки.

— Да, господин.

— Когда закончишь, приди постелить мне ложе, хорошо?

Она вскинула глаза, чистые и лучистые, хорошенькая крестьянская девушка, нос в веснушках, прошептала с восторгом:

— Хорошо, господин.

Когда я поздно вечером вернулся в свою комнату, ложе мое выглядело убранным по-королевски, а девчушка смирно сидит у окна на дубовой лавке, кисти рук зажала между коленями. Вскочила, едва я вошел, лицо испуганно-ждущее.

Я прошел на середину, сбрасывая на ходу камзол.

— Тебя как зовут?

— Элизабель, господин... Позвольте, я вам помогу!

— Давай, помогай...

Ее ловкие и сильные пальцы мигом справились с множеством застежек. Вслед за камзолом на лавку полетели жилетка и рубашка, Элизабель опустилась на колени и умело расстегнула пояс, заодно развязала и шнурки, поддерживающие штаны. Я ожидал стандартного продолжения, но в средние века народ не так искушен, она поднялась и смотрела на меня с ожиданием.

Я сбросил штаны и, оставшись голым, со вздохом облегчения рухнул на ложе.

— Элизабель, иди сюда.

— Да, господин.

Она тут же юркнула ко мне, я похлопал по ее обнажившейся заднице.

— Сбрось ты это платье. Я уже рассмотрел, ты своей фигурой можешь гордиться.

Она улыбнулась смущенно и чуточку горделиво, сняла через голову платье, это не она такая распущенная, это господин приказывает, я взял платье из ее рук и швырнул к моей одежде. Она вытянулась рядом, а когда я повернулся к ней, с готовностью раздвинула ноги.

— Погоди, — буркнул я. — Даже голодный не должен набрасываться на еду, забывая о манерах.

В ее глазах мелькнул страх, неизвестное всегда пугает, а я смотрел на ее высокую грудь с пугливо приподнятыми сосками, пытался представить на ее месте леди Беатрису, это воплощение гордости и независимости, медленно накрыл губами один сосок, чувствуя его тепло и нежность, он сразу стал разбухать у меня во рту, а я закрыл глаза, стараясь вытеснить горечь и тоску по тому, что вот сейчас теряю, от чего отказываюсь...

Девушка наконец перестала бояться, тело расслабилось, разогрелось, я чувствовал, как иногда даже слегка приподнимается, чтобы я сильнее захватил, прижал губами, а то и зубами, но сам я все так же спокоен и пуст, как будто из меня выпустили всю кровь.

Я ласкал.грудь, молодую и нежную, а душа сейчас бродит по пустым переходам и ведет диалог с душой леди Беатрисы. Та тоже, похоже, не находит себе места и тоже бродит в одиночестве по залам и анфиладам замка, избегая общения с народом.

— Господин, — донесся осторожный голосок, — вы сказали, что... у вас...

— Ну-ну...

— Обет воздержания до первой звезды... или новой луны...

— Да, — ответил я глухо, чувствуя некоторый стыд за свое половое бессилие, — вот я и пытаюсь нарушить...

Она прошептала:

— Может быть, нарушать все-таки нельзя?.. Вам еще почти неделю ждать до новолуния... Господь все видит!

Я погладил ее по щеке.

— Спасибо, что утешаешь. Ты хорошая девушка. Но мне все-таки надо нарушить заповедь. Просто надо.

Она сказала жалобно:

— Я не понимаю... Но если мне надо что-то делать, скажите!

— Ладно, попробую сам...

Я сосредоточился, снова сосредоточился, задавленное в последние дни животное начало робко очнулось, долго удивленно и тревожно прислушивалось: не подвох ли, не загонят ли снова вглубь, наконец осмелело и начало теснить всякое там высшее, хотя и с некоторой боязливостью, но и потом, когда я разогрелся, а девчушка, к ее удивлению, тоже что-то ощутила и задвигалась с неожиданной энергией, моя душа все равно осталась в сторонке, наблюдала за нами с укором и некоторым брезгливым высокомерием, но помалкивала, ибо сейчас все подчинено железному надо, а это выше, чем простая животная похоть.

Ночью я проснулся, снова подгреб ее, теплую и мягкую от сна, использовал и тут же вырубился, а когда пробудился утром, в постели уже пусто, работящая девушка умчалась. Я лежал, тупо глядя в потолок. Крепло ощущение, что наконец-то отрезал нечто важное от себя, отрезал с кровью и болью, но отрезал, сумел, заставил дрожащие руки удержать нож.

Эта малышка, как ее, имя опять забыл, тут же растрезвонит, у кого в постели провела ночь. Главное, расскажет леди Беатрисе, она из ее ближайших служанок. И тем самым отрежет. Да. По живому.