Гай Орловский - Ричард де Амальфи

Гунтер кивнул.

— Хороший вопрос. Да только на него нет ответа. Есть только догадки. А ясный ответ у отца Ульфиллы.

Я поморщился, какой ответ у священников, знаю, буркнул:

— А каковы догадки? Давай выкладывай. Раз мы оказались так далеко от ракетно-ядерного зонтика северных аскетов и подвижников, то надо знать все…

— Догадок море, — ответил он тоскливо. — Большинство рыцарей, ясное дело, уверены, что нечистая сила просто страшится их оружия.

— То же самое, что и священники, — отмахнулся я. — А что другие?

— Поговаривают, что Югу пока не до нас. Они что-то там творят небывалое, и когда захотят нас прихлопнуть, то сделают это одним-единственным колдовством. Даже не посылая войск.

Я поежился, промычал:

— Это вряд ли.

— Почему?

— А одно-единственное колдовство здорово загадит почву, — сказал я. — И тогда здесь нельзя будет ни пахать, ни сеять, ни добывать железо. А если так, то зачем Югу такие земли?

Он подумал, согласился:

— Резонно. А как же мы? Разве мы не сила, которую надо прихлопнуть?

Я прямо взглянул ему в глаза:

— А в самом ли деле мы такие уж христиане? И соблюдаем все заповеди? Когда ты последний раз был на исповеди?

Он смутился, почесал в затылке:

— Давненько… Уже и не помню когда. Да и вы, ваша милость…

Он осекся, поняв, что позволил себе лишнее. Я поморщился, никто не любит, когда напоминают про обязанности, все предпочитаем слушать о правах, льготах и скидках. Пусть даже накопительных.

— Вот это и есть главное заклятие Юга, — проговорил я, сам ощутил, что неожиданно для себя могу попасть в самую точку. — Очень медленно действующее заклятие… но очень сильное. И охватывающее все земли. Вернее, ползущее с Юга все дальше на Север.

Он долго думал, качал в сомнении головой, наконец выговорил с немалым трудом, все еще колеблясь:

— Возможно, так и есть… У нас почти не осталось церквей, да и зачем они?.. Это на Севере священники сильны, а здесь…

Долго молчали, я сказал вполголоса, откликаясь не столько на его слова, сколько на собственные вопросы:

— К сожалению, мне это знакомо…. Очень знакомо. Вся беда в том, что беда не кажется бедой… Враг сумел внушить, что он не силен, что он пассивен и даже то, что и не враг вовсе… а кто считает его врагом, тот всего лишь дурачок, слепо повторяющий за невежественными попами всякую дурость. Это и есть победа Врага… Здесь еще не знают, что для победы над противником вовсе не обязательно идти в конную атаку с копьями наперевес! Куда целесообразнее, хоть и подлее, пустить впереди наступающих войск доллар… да и войск тогда не понадобится, можно сразу бросаться следом и хватать, грабить, вывозить, сманивать, скупать по дешевке…

Он смотрел с беспокойством, внезапно встал, глаза расширились, побледнел, сделал шаг назад. Скамейка загремела, он чуть не упал, а потом, опомнившись, внезапно опустился на колени и быстро-быстро перекрестился.

— Что с тобой? — спросил я с раздражением.

— Ваша милость…

— Неужели проняло? — спросил я. — Вот уж не думал, что из меня проповедник…

— Нет, ваша милость, — сказал он торопливо, я наконец заметил, что смотрит не в глаза мне, а чуть выше, — я даже ничего не понял, что вы там плели…

Я нахмурился, уязвленный:

— Так в чем же дело?

— Ваша милость, над вами нимб!

Я вскинул руку, пощупал голову. Давно не мытые волосы, чешется, надо сегодня приказать девкам вымыть. Могу и сам, но все мы любим, когда нам моют и чешут.

— Где?

Он сглотнул воздух, прохрипел нечто, наконец выдавил с трудом:

— Исчез… Но ведь был же, своими глазами видел!

— Никому не рассказывай, — приказал я. — Сболтнешь, удавлю!

Я в самом деле был готов удавить голыми руками: ишь, нимб узрел! У человека, который всегда насмехался над церковью, над попами, над нелепыми ритуалами, лицемерием, над верой слабаков и юродивых во всесильного Бога, которому делать больше не фига, как вот щас утирать им сопельки и раздавать на халяву пряники.

Но, видимо, в своей сбивчивой речи я в самом деле угадал, попал в самую точку, зацепил нерв и на мгновение включил, так сказать, свет. До того, как сюда ринутся орды, сперва здесь постараются подготовить почву Перво-наперво, высмеять противника, показать в смешном виде. Шуточки и насмешки над попами и церковными обрядами бьют надежнее, чем стрелы из арбалета.

Второе: внушить, что Зло не есть Зло, это просто другой образ жизни, другие обычаи, надо быть уживчивее. Это звучит так: надо быть добрее! Самая что ни на есть христианская заповедь обращается против самих же христиан: будьте добрее к иным, чем вы, будьте добрее к тем, кто поступает иначе, чем вы, кто живет по другим нормам, чем вы, кто молится другим богам, кто живет по законам другой морали, а то и вовсе без морали…

И вот народы, которые допустили даже такую мысль, что можно жить иначе, уже наполовину завоеваны Злом, хотя не подозревают об этом, а скажи им такое, будут отрицать с пеной у рта, станут распинаться о демократии, терпимости, гуманизме, педофилии и прочих общечеловеческих ценностях.

— Даже не знаю, — произнес я после долгого молчания, — что такому натиску может противопоставить простой и прямодушный Север.

Гунтер передернул плечами. Несмотря на основательность суждений и даже в чем-то мудрость, он не может долго ломать голову над одним вопросом, как не могут дети и животные долго концентрировать внимание на одном предмете.

— Против всякой магии есть антимагия, — проворчал он. — То и другое идут ноздря в ноздрю, как щит и меч. Кто учится работать мечом, а кто учится подставлять под чужой удар щит.

— Ты о магах и священниках?

— Не только, ваша милость…

— А что, разве есть что-то третье?

— Да поговаривают…

— Ну-ну!

— Пошел слух, что в Черной Долине кто-то нашел новую магию…

— Новое заклинание? — поправил я.

— Нет, магию, — возразил Гунтер. — Которую не знали. А может, знали очень давно, в самом Начале, а потом забыли? Словом, в больших городах всполошились. Странники рассказывают, что император собрал совет, чтобы решить: быть этой магии или не быть? А уже потом пошлет туда либо палача, либо дорогие носилки.

Я развел руками:

— Хорошо бы, если бы все удалось… Я — за новые технологические открытия! Но только бы там все не рвануло… В смысле не выжгло землю миль на десять вширь и на полмили вглубь.

Гунтер побледнел, смотрел на меня с ужасом, как будто я положил руку на рубильник.

Поднимаясь по лестнице к своим покоям, я подозрительно присматривался к фигуркам на перилах. То ли их сменили, то ли до этого смотрел невнимательно, но что-то совсем другие. Хуже того: иные. Недоброе предчувствие сжало грудь. Металлическая статуя женщины с дивным щитом и мечом волнистой формы все в той же позе… как будто, но теперь меч в левой руке, а щит в правой.