Гай Орловский - Ричард де Амальфи

Конь тихонько ржанул, я сказал счастливо:

— Умница!.. Умница!.. Как я тебя люблю, зверюка…

Ведьма прижала обе ладони ко рту:

— Мой господин, это… это ваше?

— А я разве плох? — ответил я. — То-то. По хозяину и конь.

Она торопливо кивнула, вытаращенные глаза не отрывали взгляд от черного как смоль коня, почти растворившегося на темном небе, лишь багровые глаза смотрят жутко и пугающе, да когда распахнул пасть, плеснуло огнем, будто весь полон раскаленных углей.

Конь дышал мне в шею, горячие струйки обжигали кожу. Будь это днем, я бы наверняка увидел струйки дыма.

— Вот теперь ты лети, — сказал я ведьмочке, — а я за тобой по земле. Да слишком не отрывайся, я дороги не знаю!

Она дождалась, когда я вскочил на конскую спину, не очень удобно, уже привык к седлу, но на этом коне — что на чугунной статуе, я повернулся к ведьмочке. Вместо нее пугливо переступает длинными костлявыми ногами неопрятная птица, похожая и на гигантского археоптерикса, вообще-то хренового летуна, и на могучего птеродактиля. Глаз птицы, круглый и немигающий, смотрел на меня со страхом и неуверенностью. Я похлопал коня по шее, птица повернула голову и посмотрела на меня другим глазом.

— Не очень быстро… — начал я снова, хлопнул себя по лбу. — Погоди! Я ж возил в седле спереди и сзади всяких там спасенных от драконов… А ты ж пернатое, значит — кости пустотелые, хоть свистульки из них делай. Давай обратно в человека, садись… нет, спереди — это будет чересчур, я ж не железный. Устраивайся сзади. Лучше человеком, а то перья у тебя больно жесткие.

— Ваша милость…

— Не спорь с мужчиной, — прервал я строго. — Во-первых, женщина должна лежать, во-вторых, молча.. Нет-нет, вставай и садись, я же сказал! Это просто риторическая фигура, у нас все так говорили в Думе Срединного королевства. Много, красиво и неважно, что ни о чем.

Она обратилась в женщину, нерешительно взобралась на конский круп, я ощутил ее робкие пальцы на своем поясе. Зайчик всхрапнул, пошел шагом, тут же перешел в галоп.

За спиной ойкнуло, тонкие пальцы обхватили меня за талию, а сзади прижалось теплое, мягкое и горячее. Эх, снова Санегерийя явится на всю ночь…

— Ну, Зайчик, — сказал я, — давай обратно в наш с тобой замок. Только… не слишком быстро.

Во дворе с факелами в руках мечутся испуганные конюхи. От них сбежал, разворотив стену конюшни, конь сеньора, все трепещут и не знают, как пойти ко мне наверх и сообщить о такой потере.

Когда я проехал через мост и потребовал, чтобы меня впустили, стражи ахнули. Гунтер сбегал в мои покои и обнаружил, что там пусто, хотя стражи на входе в донжон заявили, что хозяин наверху, мимо них не проходил, а других дверей нет.

Кое-как доказав, что я — это я, во дворе отдал Зайчика в дрожащие руки, снова отправился в будто заколдованный сегодня для меня донжон, тело стонет и уговаривает лечь прямо на ступеньках.

У входа на лестницу страж отсалютовал копьем, дернулся, пожевал губами и застыл, вытянувшись.

— Говори, — велел я.

Он суетливо дернул плечом:

— Что, ваша милость?

— Что хотел сказать, а потом струсил.

— Да я вовсе не…

— Я вас насквозь вижу, — пригрозил я. — Забыл? Я же паладин!

Он побледнел, признался:

— В ваше отсутствие в покои сеньора поднимался отец Ульфилла.

Я насторожился:

— Что ему понадобилось?

— Он сказал, что посмотрит насчет… насчет присутствия нечистой силы. Вроде бы в ваших же интересах, ваша милость.

Я стиснул челюсти, кивнул, хорошо, что признался, в первую очередь верность хранить нужно по отношению ко мне, а потом — к церкви.

На втором этаже привыкшие к полутьме глаза увидели свет раньше, чем уши уловили шаги. Свет стал ярче, на стене появилась расплывчатая тень, огромная и угрожающая, я опустил руку на рукоять меча.

Из горла едва не вырвался нервный смешок: по коридору топает крохотная старушка со свечой в руке. Что-то бормочет, на ходу толкнула одну дверь, дернула за ручку другую, от каждого движения на поясе позванивает связка длинных тяжелых ключей.

Я ломал голову, стараясь вспомнить среди челяди эту старуху. Обычно челядь выше второго этажа не поднимается, там господские покои, ясно, а сейчас почему?

Старушка отворила дверь, я видел отчетливо, вошла и закрыла за собой тяжелую створку. Я отчетливо слышал щелчки поворачивающегося ключа, но когда, выждав некоторое время, потихоньку добрался до того места, там сумрачно блестели вытертые до блеска тяжелые камни.

Глупо, конечно, но я пощупал стену, прежде чем вспомнил, что не весь замок повинуется мне, махнул рукой, дотащился до своих покоев и начал снимать просто неподъемные сапоги.

Напротив на каменной стене — как раз среди скрещенных мечей и боевых топоров, — залитой красноватым светом светильников, заблистал белый праздничный свет. Вообще-то праздничным можно сделать любой свет, только врубить поярче, но этот в самом деле праздничный, взбадривающий, заставляющий верить, что не все потеряно, что Господь не покинул и все такое..

Свет залил спальню, Тертуллиан не вышел из стены, как в прошлый раз, просто возник в виде призрачного облачка, затем оформился в человеческую фигуру.

Я буркнул:

— Обязательно ли?

Он спросил настороженно:

— О чем ты, Ричард?

— О человекообразности, — объяснил я. — Мне показалось, что приходится делать какие-то усилия, чтобы из сгустка материи… Лично для меня неважно, в каком виде. Лишь бы человек был хороший, как говорят у нас мудрые старушки.

Он покачал головой. В блистающих глазах я уловил изумление:

— Сколько тебя знаю, Ричард, все время удивляешь.

— А что, не угадал?

— Признаться… ладно, мне самому привычнее, когда вот так. Я же здесь, в материальном мире, а куда приходишь, там и ведешь себя, как принято. Ты ведь в своих покоях ходишь голым, а на людях одет, спина прямая, нос кверху…

Я скривился:

— Комильфо… Тертуллиан, раз уж ты заглянул в эту дыру, скажи, что на том турнире? Нет, предсказывать будущее не прошу, сам понимаю — смолчишь, просто полевую информацию. Здесь я король на болотной кочке, но на турнир съедутся орлы, перед которыми я мельче воробья!.. Что там можно, что нельзя?

Глаза вспыхнули ярче, фигура чуточку раздалась вширь, словно святой расправил плечи, примеряя доспехи. Но голос прозвучал строго и с долей тревоги:

— Ты угадал, на турнир съедутся сильнейшие. Здесь ты побеждал чаще всего с помощью магии, но для турнира отводят места всегда святые…

— Как это?

— На святых местах, — сказал он с сочувствием, — магия не живет. Ни белая, ни черная. Кроме того, перед турниром всех обойдут священники со святыми дарами. Обещает прибыть кардинал Леонковалло, а он почти святой, вокруг него аура святости на четверть мили. Всякая магия теряет силу. Это значит, что ни твой меч, ни твой лук не будут отличаться от обычных. А если метнешь молот, он останется там, куда добросишь. Так что на турнире только то, что называется честным боем!