Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — властелин трех замков

Я слушал внимательно, голова кружится от бездн, разверзшихся прямо под ногами.

— Но что-то же делать надо? Церковь права уже потому, что делает хоть что-то. Пусть не совсем правильно, но она… она в самом деле выполняет волю Творца: она ведет!..

Он криво усмехнулся:

— А то, что вас самого чуть ли не бросили в костер?

— Церковь — не Бог, — возразил я. — Как бы ни пыжились, ни уверяли, что они — наместники Бога на земле, — все брехня. Хотя брехня понятная, надо же придать себе вес. Лишь бы сами в это не поверили…

— Но ведь верят!

— Только не Тертуллиан, — сказал я. — Он по-прежнему смотрит так, как смотрел тогда. Разве не доказательство, что поддерживает связь с вами, общается со мной?

Он задумался, по лицу пробежала гримаса недовольства.

— Иногда я думаю, что он хотел бы привести меня в лоно Церкви, чтобы похвастать добычей!

— Вам не стыдно? — спросил я. — Вы же знаете, это был бы уже не Тертуллиан…

Из его мощной груди вырвался тяжелый вздох.

— Знаю. Мне было бы проще, будь его мотивы не такие чистые. Но он в самом деле хочет мне помочь… как умеет.

Я покачал головой.

— Знаете ли… Тертуллиан, а теперь и вы, считает, что я следую путем, указанным Богом, а вот Сатана уверен, что я следую его путем. И, знаете ли, я готов скорее поверить Сатане.

Он умолк на мгновение, взгляд стал острым, буквально буравил меня, словно электрической дрелью.

— Вы… общались?

— Да.

Он помедлил, спросил глухо:

— А какова эта… иная реальность? Простите, сэр Ричард, но категории, которыми оперирует христианство, вне… как вы понимаете…

Я кивнул:

— Да, конечно, не продолжайте. Я все понимаю. Это как алгебра, ее трудно объяснить тем, кто остановился на арифметике. Категории греха в магии вообще нет, а это едва ли не главное… а может быть, и главное в христианстве. Но даже в простой арифметике, не прибегая к алгебре, есть более высокие уровни, когда оперируют дробными или отрицательными числами… Я не берусь объяснять ни математику, ни основы христианства, я знаю… нет, не просто знаю, я понимаю, что христианство в сравнении с магией — это как высшая математика рядом с арифметикой. Хотя, конечно, как любому человеку, мне тоже нравится жизнь более легкая и халявная. Потому жаждется, чтобы магия была, а христианство сгинуло на фиг…

Он смотрел с таким напряжением, что мне стало неловко, ведь я с такой легкостью объясняю сложные вещи, придуманные и сформулированные не мною, а тысячелетней работой лучших умов, начиная от того же Тертуллиана, Фомы Аквинского и заканчивая современными умниками, а ему приходится понимать все это вот так с ходу, да еще выраженное косноязычным языком…

— И почему же вы, — спросил он, — не пошлете, как вы сказали, это христианство…

— Потому что есть радость слаже, — огрызнулся я, — чем жрать и трахаться! Эту радость дает христианство. Правда, оно дает и горечь, и потери, но это потери императоров, а не простолюдинов.

Он подумал, не двигая ни единым мускулом, затем произнес одно-единственное слово, со стола исчезла вся посуда, взамен опустилась очень толстая книга, заняла половину стола, толщиной не меньше, чем чемодан работы Менделеева.

— Здесь, — произнес он другим тоном, — собраны все пророчества… ну… из числа тех, которые удалось собрать в этом королевстве… и как-то привести в порядок.

Я спросил осторожно:

— В каком смысле?

— Соединить куски, — объяснил он, — ведь от многих оставались только обгоревшие клочки… Понятно, что есть знатоки, у которых собрано больше, но надо довольствоваться тем, что есть.

Я посмотрел внимательно:

— Довольствоваться? Или доверять?

Он хмыкнул:

— Как вам сказать… гениальность от безумия отделяет всего лишь крохотный шаг, это знают все. Так вот в пророчествах как раз и не удается отделить, где гениальность, а где откровенный бред юродивого. И то и другое — запутанно, иносказательно, туманно, все выражается в странных терминах… И вся гениальность обычно открывается лишь тогда, когда все свершается. Но были случаи, когда интерпретировали верно, и тогда совершались великие деяния. Так, например, благодаря пророчеству Ордуея удалось предотвратить нашествие нежити на восточный берег, отыскать древний храм Сциентистов, где хранилось лекарство против черной чумы, что пришла точно в предсказанный срок… и ушла, не взяв ни одной жертвы! Или случай с Ыдаго, когда точно определили, из какого рода избрать короля, чтобы страну не покидало благополучие… Я смотрел на огромный том в великом сомнении:

— Как я понял, нет верного средства, чтобы отличить подлинное пророчество от ложного?

Он вздохнул:

— Если уж не удается отличить наяву пророка от безумца, то что говорить про их речи? Так как, рискнете прочесть о себе?

Я подумал, сдвинул плечами:

— Если бы предсказание было точным, я многое дал бы, чтобы прочесть. Но вот так… нет, не стоит. Я человек слабый, могу пойти по более легкому пути.

Вся его фигура на миг потемнела, даже белоснежные одежды стали темными, почти черными, затем так же быстро заблистали прежней снежной белизной.

— Это вы слабый? Я даже не увидел, кто вы, благородный сэр… по имени Ричард. Это ваше настоящее имя?

Я ответил вопросом на вопрос:

— Не уходим ли мы в сторону?

Он ответил после тяжелой паузы:

— Я просто не знаю, что сказать… Весь мир казался более или менее понятным, кроме закрытого для нас Юга, где, по слухам, империя Тьмы. Но теперь вижу, что есть еще… Вы не с Юга, сэр Ричард, определенно, но вы и не с Севера, я хорошо знаю людей Севера, неистово преданных Церкви, служению Свету… Вы совсем другой. Я даже не могу сказать какой… Как если бы мы с кем-то долго говорили о рыбах, сравнивали размеры, вес, хвосты, плавники, считали зубы, спорили о чешуе, а тут передо мной положили бы птицу… Одно могу сказать, сэр Ричард…

Он замялся, поглядывая на меня испытующе.

— Ну, — подтолкнул я, — что именно?

— Вы оказались в этом неспокойном месте неслучайно. Я не знаю, повторяю, кто вы и как здесь очутились, но вам нечто предстоит. То ли совершить, то ли сделать выбор, то ли сказать свое слово. Я чувствую страшную опасность… и скажу честно, вы не тот человек, которому я доверил бы решать что-то серьезное.

— Спасибо, — ответил я угрюмо.

— Не за что, уж простите…

— Да нет, в самом деле спасибо, — заверил я. — Честно говоря, я сам предпочел бы ничего не решать, не совершать, не делать выбор. Но беда нашей жизни в том, что если сам не сделаешь выбор, его сделают за тебя.

Он выслушал, кивнул. Лицо оставалось строгим, несколько печальным, но глаза как будто ввалились в глубину черепа еще дальше, поблескивают в глазницах уже и не глаза, а мелкие драгоценные камешки. А может, простые стекляшки, я в них не разбираюсь, не мужское это дело.