Гай Орловский - Ричард Длинные Руки

– Их было немного, – ответил я, как положено отвечать герою, и покосился на принцессу. Но она, видимо, уже считала меня героем, потому лишь торопливо срывала верхушки трав и брезгливо счищала с себя грязь. – Но заметили, что нападают все чаще?

Но участились не только нападения в пути, как я заметил. Все чаще я чувствовал пристальное внимание чего-то незримого. Нет, при всем неверии в астрологию и прочую хреномантию, я сталкивался с необъяснимым и раньше. Начинает вдруг вертеться в голове песенка, да так назойливо, а через некоторое время приятель рядом начинает напевать ее вслух. Если это не магия, то не магия и это вот прощупывание меня на расстоянии, не магия мои полеты во сне, когда я могу подраться с такими же... летунами. Даже мой летающий молот – не магия, ведь с ним все понятно и предсказуемо. Даже понятнее, чем, скажем, с электричеством, которое непонятно абсолютно всем, даже самым ученым академикам.

Однако это незримое внимание бывало иногда просто отвратительным. Словно кто-то огромный, водя окуляром микроскопа по капельке воды, вдруг из мириадов амеб выбирал именно меня, всматривался, а его мощь сверхсущества действовала очень сильно, чтобы не сказать больше.

Пытаясь стряхнуть ощущение чужого присутствия, я начинал думать о принцессе, о ней думать всегда приятно, и в этих случаях я чувствовал, как это нечто огромное в разочаровании убирает от меня всесильные щупальца.

С юга пришли черные, тяжелые, как горные цепи, тучи, давящие и угнетающие. Дышать стало труднее, даже мой простой кожаный панцирь тяготил плечи. Желание пустить коня вскачь сменилось на стремление найти нору и забиться поглубже.

В тучах грозно потрескивало, словно лопался камень, грохот катился по долине, сшибая углы и превращаясь в обкатанный рокот, все еще грозный, но не такой свирепый.

На краях черной тучи страшновато забелела пена, словно на узде загнанного коня. Я часто посматривал наверх, там кривлялись злобно и корчили гримасы жуткие рожи. Помню, в глубоком детстве я еще видел в облаках скачущих коней, бегущих слонов, снеговиков, паруса кораблей Магеллана, сказочные замки, но уже давно вижу только облака, просто облака. Да и какие облака над Москвой, так, грязные серые тучи, лохматые и загаженные промышленными газами.

Но сейчас в самом деле вон там проплывает замок, настоящий замок из белейшего мрамора. Буквально утопает в защитных укреплениях, солнце искрится на вершинке вала, вот края подъемного моста... Но я чувствую, как оттуда некто наблюдает за мной неотрывно и злобно.

Островки леса попадались реже. Если север весь в непроходимых лесах, дремучих и болотистых, то сейчас колеса нашей повозки оставляли след в безлесных долинах, в равнинной степи. Но зато, когда встречался лес, деревья были вдвое, если не втрое выше северных да и в толщину больше почти впятеро...

Останавливались всегда в лесу. Во-первых, хорошее укрытие, во-вторых, такие леса нарастают не на пустом месте: там обычно родник, а то и начало хорошего ручья, что может уйти в песок всего через пару сотен шагов.

Мы направились к такой роще. Ланзерот указал направление, где наверняка вода, там вершинки деревьев зеленее, Асмер держал перед собой двух подстреленных по дороге косуль.

Деревья затрещали. Мне показалось, что в глубине леса работает бригада лесорубов: одно дерево с треском повалилось в сторону, другое, третье... И лишь когда упало четвертое, я с ужасом сообразил, что никакие стахановцы не пилят лес с такой скоростью и что кто-то двигается через вековой лес, раздвигая и ломая деревья, как я шел бы через камыши!

– К бою! – прокричал Ланзерот. Он первым понял, что кто бы ни шел, от такого бегством не спастись, рука его с жутким лязгом выдернула меч. Одно движение головой, и забрало с металлическим лязгом закрыло ему лицо. – Асмер, копье! И – уводи повозку!

Кнут засвистел, на воловьи спины плеть обрушивалась с пистолетными хлопками. Волы понесли, Асмер не стал рвать рубаху и кричать, что он воин и потому примет бой вместе со всеми, на ходу что-то крикнул в повозку, оттуда руки принцессы и священника выбросили длинное рыцарское копье.

Ближайшие к опушке деревья еще не рухнули, а мы увидели огромную лохматую голову, что мелькнула на уровне вершин. Кровь застыла у меня в жилах. В следующий миг дерево вздрогнуло, переломилось посредине.

Из пролома шагнул человек, который показался приземистым – настолько был широк, хотя головой достигал вершин дерева. Лохматая нечесаная голова размером с нашу повозку, грязная борода до пояса, мохнатое, как у зверя, обнаженное тело, только от пояса и ниже в подобии шортов из толстых турьих кож, босые ступни...

В правой руке он держал дубину, ею и крушил деревья, хотя мог бы ломать их голыми руками, как хворостины.

Ланзерот, уже с копьем в руке, горячил коня. Острие колебалось, я видел, что рыцарь мучительно выбирает, куда нанести сокрушающий удар, когда вся мощь тяжелого коня и панцирного рыцаря сливается в одно. Но здесь до сердца не достать, даже до живота. Разве что в колено.

Рудольф и Бернард с топорами в руках встали по обеим сторонам рыцаря. Кони вздрагивали, звериный запах великана достиг ноздрей. Я тоже услышал, по коже побежали пупырышки. Только от этого запаха можно схватить инфаркт, в нем вся мощь зверя, ярость, жестокость, мощь, против которой бороться просто немыслимо.

Дрожа, я все же заставил себя приблизиться к воинам. Молот, казалось, заерзал в ладони от сильнейшего возбуждения.

– Вывози, – прошептал я. – Только на тебя надежда. Инане мы пропали!

Размахнулся, швырнул изо всей силы, сжался, молил всеми фибрами ударить как можно сильнее, как можно сильнее...

Великан содрогнулся, как если бы в огромное высокое дерево с силой грянул скатившийся с горы валун. Дубину не выронил, но остановился, левой рукой ухватился за левую сторону груди, куда ударил молот.

Я подставил ладонь, шлепок, стало горячо, я размахнулся снова и крикнул:

– В лоб! В лоб мордоворота!

Молот из моей руки вырвался, как управляемый снаряд. На этот раз все услышали глухой удар, треск.

Великан содрогнулся снова, пальцы разжались, дубина выскользнула. Колени начали подгибаться. Дубина ударилась о землю так, что под ногами послышался гул, а затем рухнул и великан.

Земля дрогнула, качнулась, деревья испуганно затряслись, как трава под ветром. Я растопырил пальцы, рукоять смачно шлепнула по мозолям, я метнул снова. Так сказать, контрольный выстрел. Молот ударил вяло, я поймал его на лету и, не вешая на пояс, осторожно пустил коня к поверженному гиганту.

Даже лежа, он был почти в мой рост на коне. Молот, как видно, угодил в середину груди, проломил, смял кости, как пластилин. Позвоночник, скорее всего, тю-тю, раздроблен в муку. Торчат обломки ребер, а густые алые ручьи текут широко. Под великаном уже широкая лужа, а будет озеро. Он смотрел с бессильной яростью, крошечный мозг еще жил, но сердце уже перемешалось в жидкую массу с обломками костей не крупнее его зубов.