Коллектив авторов - За пределами официальных хроник

Однако, если когда он и задумывался о реалиях и длительности жизненного пути Митоса, — что происходило не слишком часто после первоначального шока от открытия, кем в действительности является «Адам Пирсон», — это были мысли о человеке, знавшем Клеопатру, Сократа и Цезаря. Но не о человеке, для которого латинский был новым языком и который потерял в бесконечном потоке времени не только неисчислимое количество друзей — как, впрочем, и Маклауд — а также городов, стран, народов и даже языков.

— Маклауд…

— Да?

— А ладно, это глупый вопрос.

— Стану ли я когда-нибудь таким же, как Митос?

Иногда — не слишком часто, но бывало — Маклауд проявлял немного здравомыслия. Очевидно, сейчас настал один из тех редких моментов.

— Не знаю, Джо, честно, не знаю. Я не могу вообразить, что доживу до такого возраста, проживу так долго. Я имею в виду, столько, что, приехав домой в Шотландию, не сумею найти руин не только Гленфинанна, но даже Эдинбурга. Это не укладывается в голове.

— Знаешь, ты можешь стать еще хуже. То есть, не восприми это как критику, я не хочу, чтобы ты менялся, и уж конечно превращался во второго Митоса — одного более чем достаточно — но ты можешь стать и хуже.

— Черт, да я понимаю, Джо, понимаю. Я только надеюсь, что если дотяну до его возраста, то буду относиться к глупым четырехсотлетним недорослям с тем же величайшим терпением, как и он. Только не вздумай сказать ему об этом.

Джо не смог удержаться от улыбки.

— Думаю, тебе придется изрядно разориться на пиво, прежде чем он забудет сегодняшний разговор.

Маклауд неожиданно горячо согласился.

— С меня не только пиво. Я должен извиниться перед ним, Джо. Весь этот спор был совершенно идиотским. Сначала мне обязательно нужно извиниться. Потом он позволит мне угостить его пивом, и только после этого, если я буду казаться достаточно несчастным на его вкус, он, может быть, простит меня.

— Не теряй надежды, Мак. Жду не дождусь дохода от твоего пива «с извинениями». — Маклауд, в конце концов, всегда платил по своим счетам, чего нельзя сказать о Митосе.

Когда они, наконец, расстались, то, по неясным причинам, Маклауд пребывал в гораздо лучшем настроении, чем в последние пять — или уже шесть? — вечеров.

Я думал, что смогу спать. Думал, что буду должен. В течение двух недель я держал один глаз открытым каждую ночь, наблюдая, планируя. Каспиан убил бы меня в кровати с полпредлога, как и всегда. Кронос не спит, ему это не нужно, так что я не мог спать тоже — нет, если хотел удержаться.

Мы думаем подобно, так всегда будет.

Я был должен, в эти последние недели. Я был должен поместить себя в голову Кроноса, как-нибудь попытаться подражать этому его огромному, искривленному воображению, видеть, куда он идет, прежде, чем он увидит это сам. Неудивительно, что я не спал.

А теперь они ушли. Умерли. Кронос, и Каспиан.

И Силас.

Я прислоняюсь головой к холодному стеклу окна поезда, ссутулясь внутри шерстяного пальто. Теперь я в безопасности, по крайней мере моей голове ничего не грозит, и мне следовало бы поспать.

Но я не могу.

«Мне нравится чувствовать топор в руках».

Ты всегда имел в руках клинок, не так ли, Брат? Когда не нужно было рубить людей, ты менял его на свой нож, превращая ненужные куски дерева в угловатых лошадей и горбатых верблюдов, детские игрушки.

У тебя были игрушки, когда ты был ребенком, Силас? Твои приемные родители клали самодельные куклы в твою колыбель? Или ты был брошен и нелюбим, подобно так многим из нас? Этот маленький деревянный зверинец — твой способ переписать историю? Или получить то, чего тебе никогда не давали?

Я никогда не спрашивал. Тысячу лет мы были вместе, вместе сражались, вместе проливали кровь, но я никогда не спрашивал. Это не то, о чем говорят мужчины — не подобные нам.

Я смотрю за окно, на зелено-коричневую французскую деревню. Здесь сельский дом, там — дорога. Все выглядит таким же, каждый раз, когда я прохожу этим путем, каждый раз в течение пяти тысяч лет.

Я — единственное, что меняется. Всякий раз, пересекая эти поля, я — другой человек. Две тысячи лет назад или двести. Или две недели. Две недели назад, когда Кронос привел меня сюда, я был Всадником. Должен был быть, чтобы выжить. Не имеет значения, о чем я думал, не имеет значения, даже если я хотел убить Кроноса голыми руками и убежать, потому что я этого не сделал. Я смотрел в это окно и видел эти холмы глазами Всадника.

Это то, чего Маклауд никогда не поймет. Ему нужны объяснения. Он хочет услышать, как я говорю, что никогда не намеревался этого делать.

Он не прожил достаточно долго, чтобы узнать — не имеет значения, что ты намеревался делать. Значение имеет то, что ты сделал.

Ты ничего обо мне не знаешь.

Я сказал это Силасу. Это было последнее, что я сказал, прежде чем убить его.

Но я мог сказать это каждому из них. Кроносу, который думал, что владеет мной. Маклауду, который думал, что изменил меня. Кассандре, которая думала, что любила меня.

Никто из них не представляет, кто я.

Как они могут? За пять тысяч лет я побывал пятью тысячами людей. Чтобы коротать время, я начинаю считать их про себя, жизни, тождества. Фермеры и ученые. Мясники и палачи. Мужья и любовники.

Это то же, что считать овец. Я засыпаю.

Ночь в пустыне холодна, и наш костер горит высоко. Путешественники стараются держать костры низкими, боясь привлечь налетчиков, но мы об этом не беспокоимся. Налетчики — мы. Мы — Всадники. Мы — четыре человека, решившие стать Несущими Страх.

На ясном небе стоят звезды. Я лежу на постели из кож, отыскивая в небе силуэты. Я только что узнал легенды о звездах от старого ученого, бывшего нашим пленником. Дева, лев, близнецы. Старик рассказывал мне истории, чтобы сохранить свою жизнь, редкозубая, иссохшая старая Шахерезада. Он прожил двенадцать ночей.

Теперь я рассказываю Кроносу про охотника и быка. Не потому, что ему интересно, а потому что ему нравится слушать, как я говорю. Он лежит так близко ко мне, что я могу ощущать каждый его дюйм, хотя мы не соприкасаемся. Мою кожу покалывает при знании каждого его мускула и сухожилия, я знаю, как легко ему дотянуться и убить меня, и знаю, что этого не будет, не этой ночью.

Я могу чувствовать запах Каспиана, храпящего по другую сторону костра. Для него ничто не имеет значения — ни истории звезд, ни тепло огня, ни острое знание, которое связывает нас вместе, тело и душу. Для него имеет значение только убийство. Убийство — и женщины.