Мария Токарева - Голод Рехи

Рехи усадили на каменный трон. Спина неестественно выпрямилась, когда пришлось прислониться к спинке. Сразу же заныл копчик, точно из него прорезался хвост. Он поморщился: вот если бы и правда уметь превращаться в разных тварей, в ящеров, например, давно бы сбежал уже. Но нет, он сидел, а за спиной маячил Саат, как огромная тень, которую не рассеивал скудный свет факелов. Вкитор суетился у подножья, отдавая собравшимся короткие указания.

— Сейчас к вам будут подводить просителей и сомневающихся. Я подскажу, как поступать. Положитесь на меня, — шепнул на ухо Саат. Похоже, он возомнил себя кем-то вроде советника подле короля. Он считал, будто вся власть по-прежнему принадлежит ему, а Стаж Мира — удобное орудие для возвышения собственной персоны. Но он не знал, что в обреченном мире не нужны власть и величие.

— Обойдусь без твоих советов, — грубо шикнул Рехи. Саат с кислой миной выпрямился, отходя на несколько шагов. Больше он не давил, и даже воздух вокруг вроде бы посвежел.

Рехи усмехнулся про себя: «Просителям дарим чудеса, сомневающимся — демонстрацию силы. Что может быть проще? Но я по-прежнему не знаю, как всем этим управлять. Тогда перед толпой получилось. Я же творил такие разные штуки. Так что мешает сейчас? Попробуем. Если не пробовать, то останется только сдохнуть».

К нему начали подводить людей. Многие робко умоляли просто показать им магию линий, другие же склонялись в почтенных поклонах, ничего не требуя.

— Покажи нам свою силу! — несколько небрежно просили сомневающиеся, утверждавшие, что Стражем Мира не мог сделаться эльф-кровопийца.

— Покажу, сейчас увидите. Сейчас все вам покажу.

Рехи без труда заставлял пламя факелов поменять цвет или же тянул за линии, чтобы вызвать внезапный ветер. Наиболее наглых он сбивал с ног. Ему даже стало весело. Черные линии сделались совершенно послушны ему, как ручные змеи.

Так самые недоверчивые склонялись пред ним, двое или трое кинулись в ноги, умоляя простить за неверие. Один ненормальный даже поцеловал вечно чумазые ступни пустынного эльфа. Рехи чуть не вывернуло от такого раболепия. А ведь на самом деле он не творил ничего выдающегося. Эта сила не спасала мир, не могла вразумить Двенадцатого. Да вообще не стояла выше игры с «исчезновением» камушков в кулаке, которой часто дурили совсем маленьких детей. Но секта выплывала на всеобщем неведении и страхе.

— Склонитесь перед Стражем! Узрите его силу! — Саат вместе с Вкитором затянули какие-то гимны с предсказаниями о пришествии истинного Стража.

— О, великий Страж! — хором выдыхала толпа.

— Если он великий, почему на нас обрушился пепельный ураган? — посмел возмутиться кто-то из остатков «неверующих». Рехи подивился, что никто не высказался об этом сразу. Остальные слишком боялись опоенных грибной настойкой стражей-жрецов? Или сами опасались впасть в неверие? Им всем хотелось хоть во что-то верить. Даже перед лицом истребления.

— Пепел обрушился, потому что вы, все вы, ничтожные рабы воли великого Двенадцатого, недостаточно верите в Стража! — тут же воскликнул Саат, указывая на Рехи. — Страж пришел спасти нас от гнева нашего бога. Но если он почувствует, что мы в него недостаточно верим, то он не заступится за нас.

— Он ложный Страж! Ложный! — зарычали безымянные из толпы.

— Выведите их! — небрежно махнул воинам Саат, и нескольких упиравшихся смутьянов повели куда-то с заломленными за спину руками. Вряд ли их намеревались отпустить с миром у городских ворот. «Съедят, наверное, — подумал между делом Рехи. — Чего мясу-то пропадать. Эх, сколько народу, какой бы пир можно было устроить с Лартом, если бы съесть всех жрецов. Ему мясо, мне кровь — как обычно».

Фантазии отвлекли на пару минут, поэтому Рехи вздрогнул, когда к трону подвели нового просителя. Им оказалась согбенная старуха, которая тяжко прошамкала:

— Великий Страж! Исцели!

В ее голосе читалась боль, немая бесконечная боль, уже даже не просьба. Так просили милости у небес обожженные полукровки, шедшие через пустыню от разрушенной деревни.

«Тебя уже только смерть исцелит», — мысленно фыркнул Рехи, но вновь ощутил копошение острых камушков — наверное, стыда. Он вспомнил своих долгожителей из деревни, всплыл образ старого Адмирала. Ведь сколько верных мыслей он успел поведать, пока дерзкий мальчишка-воспитанник тайно и явно желал смерти «выжившей из ума развалине».

— Вряд ли я сумею исцелить тебя, — неуверенно отозвался Рехи.

— Страж, а какой же толк от тебя народу, если не сумеешь? — тут же прошипел ему на ухо верховный жрец Саат. Впервые за долгое время он уступил свой трон и явно не желал, чтобы кто-то сомневался в величии культа, особенно теперь, когда толпа внимала с великим восторгом. Рехи поежился. Вновь все показалось зыбким и неустойчивым. Вновь он вспомнил, насколько зависим от воли жрецов. Он выставил вперед все еще перебинтованные руки, показывая их всем просителям:

— Да у меня вот руки обожжены. Не знаете, что ли? Это белые линии, от исцеления такое бывает. Вот заживут — исцелю всех. Обещаю.

Он не намеревался сдерживать своих клятв, а высказать их оказалось невероятно легко. Еще раз пережить практически сожжение заживо он бы не сумел. Во всяком случае, не ради этих незнакомцев.

— Нет, так не годится, — уже почти прорычал Саат, нависая из-за каменной спинки. Он шипел возле затылка, и Рехи все больше хотелось врезать крепким кулаком по самодовольной роже правителя Бастиона. Так он привык решать все проблемы и неурядицы. Красиво поставить на место метким словом все равно никогда не удавалось. Но вот незадача: пальцы все еще отвратительно плохо гнулись, а едва наросшая тонкая белесо-розовая кожа не выдержала бы удара — лопнула бы, как спелый фрукт. Фрукт… Опять сравнения из чужих эпох. И все здесь чужое. И жизнь чужая, и почести не для него. И этот полубезумный взгляд отчаявшейся старухи, устремленный на Стража с великой надеждой.

— Что у тебя болит? — спросил Рехи, хотя догадывался, что вряд ли сумеет чем-то помочь. Но если уж роль обязывала притворяться великодушным избавителем, наподобие лилового жреца, приходилось следовать созданному веками образцу. Хотя, может, Стражи Мира иногда были и не очень добрыми, но Рехи не знал об этом. Да и безобидный вопрос ничего не решал, лишь вовлекал в неведомую для него игру вежливости. Возможно, удалось бы отчасти уловить колебание линий. Хватило бы и такой демонстрации могущества.

— Не у меня, — выдохнула старуха. — У внучки. Ей всего пять, она еще совсем не видела жизни.

«Что ее видеть-то? Ослепнуть от такой жизни хочется, а не видеть ее. Ну, что там за внучка-то?» — подумал Рехи с небрежной ленцой. Но копошение надоедливых песчинок стыда продолжалось, не давало покоя.