Мария Токарева - Голод Рехи

Рехи забрал из Бастиона достаточно тряпья, чтобы замотать себе и Инде лица, подобрал несколько кинжалов и нацедил крови из остывающих трупов. Но хватило на короткое время. Потом их путь сопровождал невыносимый тягучий голод, пронзающий внутренним хладом. Рехи нес Инде, когда девочка уставала. Она согревала спину, от нее исходил теплый человечий запах, но ни разу не проскочило даже мысли о том, чтобы вкусить ее крови. Для нее Рехи охотился на мелких ящеров. Сам питался их же кровью, холодной, не подпитывающей по-настоящему силы. Слюна во рту сделалась вязкой, в ногах и руках поселился холод. Рехи замерзал, как чудак из деревни, отказавшийся однажды пить кровь людей. Наверное, наслушался рассказов адмирала и осознал весь ужас и всю неправильность такого способа утоления голода. Как Рехи теперь. Зато несчастный чудак еще не догадывался, что обрек себя на медленное замерзание. Рехи же все знал, сознательно выбрал. Он надеялся добраться до поселения Лойэ и утолить голод кровью животных. Успеть бы, ведь там его ждали. Наверняка ждали. А если нет — значит, и не суждено дойти.

В долгие дни переходов и коротких стоянок Рехи больше занимала Инде, нежели собственные иссякающие силы. Хотя с каждым тускло-красным рассветом все тяжелее открывались глаза, все неохотнее дрожащие, ободранные ноги поднимали его для нового перехода.

— Ночью никто не появлялся, — честно отчитывалась отважная Инде. — Все было спокойно!

— Инде, ты несла караул? — удивлялся Рехи. Он-то предполагал, что сил маленькой девочки не хватит. Но Инде бдительно прислушивалась и присматривалась к пляске ночных теней, когда наставали ее часы бодрствования.

— Да.

— Ну, вот и умница. Теперь тебе надо поспать.

Рехи взваливал спутницу на плечи. Инде проваливалась в тяжелое забытье на несколько часов. Ночью они менялись, будя друг друга, чтобы не попасться ящерам или врагам. Остатки последователей культа могли скрываться где-то в горах. Но на их счастье никто не появлялся. Возможно, они окончательно прозрели и искали другой путь, не связанный с сумасшедшим поклонением фальшивым идолам и местью за их падение.

— Рехи, я есть хочу, — вздыхала Инде, когда они не находили даже крошечных ящериц. Тяжелее всего ей приходилось, когда не хватало воды. Рехи научился собирать с камней выпадавшую росу, хотя ее хватало на слишком короткое время. Но и эти капли превращались в драгоценный подарок. Инде искренне радовалась, даже хлопала в ладоши, приговаривая:

— А так же делала Лойэ!

— Много же умеет Лойэ.

— Нет, она сначала не умела. Ее Санара научила!

— Много же умеет Санара, — подыгрывал Рехи.

Потом Инде обычно рассказывала, как они шли через горы, как скрывались от преследования одичавших полукровок, которые откололись от племени Ларта, как сидели два дня кряду на высоком камне, ожидая, когда уйдут караулившие внизу ящеры. Много повидала Инде, много ей пришлось вытерпеть, не по возрасту много. Рехи тоже вспоминал, как в раннем детстве выкапывался из-под песка, как стремился урвать хотя бы каплю крови после охоты старших ребят — много картин всплывало в памяти. И воскресшие образы не радовали.

Рехи клялся себе, что Натт никогда не познает таких лишений. Его любили, о нем заботились. Не бросали, как Рехи, не изгоняли, как Инде. Для Лойэ сын превратился в центр нового мира. Для Рехи тоже, хотя он не был уверен, что повзрослевший на год Натт сумел выучить слово «папа». Они друг друга совсем не успели узнать. И как будто в искупление своего отсутствия возле Натта, Рехи заботился об Инде.

— Рехи, а мы дойдем? — спрашивала она. — Сколько еще?

— Я… Я не знаю, — отвечал растерянно Рехи. Каждый раз этот вопрос резал душу. Он не имел права признавать свое бессилие, но и врать во благо не умел.

На исходе третьей недели голод превратил его кожу в иссушенный пергамент, губы и щеки ввалились. Инде тоже отощала. Она уже ни о чем не спрашивала, все больше приникала невесомой былинкой к спине Рехи. Сон ее сменялся забытьем, и Рехи боялся, что не донесет девочку, да и сам не дойдет. Мысли застывали, как вязкая смола. Как же по этим бесплодным землям прошла Лойэ со скотом? Видно, знали другой путь. Они двигались как-то иначе, вдоль гор, но Рехи шел прямо на свет алых сумерек. Иного ориентира не было. Иногда важны только цель и самый короткий путь к ней. Но силы иссякали слишком быстро. На исходе третьей недели пустыню огласил не крик мятежника, а хрип отчаяния:

— Эльф, Эльф! Если мы союзники, если ты помог нам в Бастионе, где тебя носит теперь? Опять… в другом мире? Или где?

— Нет. Я здесь. Рядом.

Рехи обернулся: Сумеречный Эльф спокойно сидел со сложенными руками на камне. Только с обожженных пальцев стекала кровь. Наверное, снова безуспешно сражался с черными линиями. Кровь… Капля за каплей. Ее вид сводил с ума.

— Так помоги нам! — воскликнул в негодовании Рехи. Он слишком устал от пропадающих друзей.

— Не могу. Если перенесу вас к развалинам города, заметит Двенадцатый. Скажу только одно: вы идете в верном направлении.

— Да уж. Красные сумерки сложно не заметить, знаешь ли. Накорми нас хотя бы.

Рехи буравил взглядом Сумеречного без особой надежды на сострадание или участие. Он бы не выдержал долгих рассуждений о смысле бытия. Смысл бытия — выжить. И если кто-то болтает о смысле всего сущего, не желая протянуть руку помощи другу, то лучше ему поскорее заткнуться.

— Я бы предложил тебе испить моей крови. Но какой толк от крови того, кто уже давно умер? — заметил Сумеречный.

— Ты вроде жив, — удивился Рехи. Сумеречный задумчиво сузил глаза, поглядев на свои рассеченные, будто хлыстами, руки.

— Жив, — ответил он. — Но тело — лишь иллюзия, опознавательный знак. Тело наглого юнца сгорело под действием линий, когда я принимал силу. Я и не понял сразу, что в качестве существа из плоти и крови меня уже нет. Митрий тоже сгорел… во время войны с Темным Асурой на нашей планете. А потом сжег тринадцать «избранных» тем же оружием, дарующим великую силу, добавил к нему еще запретное всезнание. Так и появились мы, Стражи Вселенной. Сумасшедшие, мертвые…

— Но ты ведь жив, — не понимал Рехи.

— Жив. И не жив. Попробуй!

Сумеречный Эльф вытянул руку, с готовностью подставляя вену. Рехи на негнущихся ногах подошел и с яростью истощенного зверя впился в запястье. Он чувствовал, как зубы раздирают кожу и проходят сквозь мышцы, он ощущал, как напряглась проткнутая вена. Но вкуса крови не было… Даже когда она заполнила рот, даже когда потекла по подбородку. Она не имела запаха, не ощущалась под пальцами. Эта кровь не несла и частицы столь необходимого на грани гибели тепла.

— Да что за… — выдохнул разочарованно Рехи, отпрянув. — Ты как Саат? Ходячий труп?