Элизабет Корр - Корона когтей [litres]

Если только… если только она не взяла в заложники семью Люсьена. Она приехала сюда после нападения на Мерл, нашла Люсьена, взяла в заложники его мать и брата, убила пажа. Это единственное объяснение пустому дому, ее присутствию и странному поведению Люсьена.

Таллис, похоже, безоружна, как и я. Но она одна, а нас двое, и у Люсьена за поясом кинжал.

Я поворачиваюсь к нему.

– Быстро… остановите ее, пока она…

Слова застревают у меня на языке.

Люсьен уже вытащил кинжал. Он направляет его на меня.

– Люсьен, я знаю, что она угрожает вам.

Его взгляд не дрогнул. Как и его клинок. Я немного отступаю, подняв ладони. Пробую снова.

– Я знаю, что у нее должна быть твоя мать или твой брат. Но вместе мы можем…

– Вы ошибаетесь, Адерин, – когда Таллис подходит к нему, Люсьен качает головой. – Моя семья в полной безопасности. А вы, напротив, нет.

Я не могу дышать. Это невозможно. И… и нелепо. Подумать только, даже на одну минуту, что Люсьен вступит в союз с женщиной, которая пыталась замучить его до смерти…

Безумные теории тут же начинают бурлить в моей голове: это самозванец, а вовсе не Люсьен, или Таллис заставляет его притворяться, или я вижу галлюцинацию…

Я бы с радостью поверила в любую из теорий или всем сразу. И все же Таллис улыбается Люсьену совершенно естественно. Кивает в знак согласия.

– Очень хорошо, лорд Руквуд. Я вижу, вы человек слова. А теперь объясните ей, насколько она ошибается. Скажите ей, зачем вы здесь.

– Я здесь по собственному выбору, по собственной воле. На меня не оказывают никакого давления. Я здесь для того, чтобы доказать свою преданность Таллис.

– Таллис? Я не понимаю.

– Ха, – он улыбается мне. – Как вы думаете, кто сказал наемникам, как добраться до судостроительного завода в Хите? Как вы думаете, кто описал лучший способ напасть на Мерл?

– Нет. Нет, вы не могли…

Он скрипит зубами.

– Как вы думаете, кто набросал для них план замка, кто сказал им уничтожить комнаты, которые вы любите больше всего?

Я смотрю на него, онемев, слишком потрясенная, чтобы двигаться или говорить, пока смех Таллис не развязывает мне язык.

– Вы – ублюдок, – я отрицательно качаю головой. – Двадцать два человека погибли в Мерле. И за что? Потому что Арон разоблачил вас как предателя? Потому что я задела вашу гордость?

Люсьен делает выпад вперед, и кончик его клинка оказывается на расстоянии перышка от моей шеи.

– Уязвленная гордость? Так вы это называете? Арон пытался меня убить. Ибо что такое изгнание из дома и семьи, как не бесконечная смерть? А вы… – кинжал чуть опускается, и что-то похожее на сожаление мелькает на его лице. Но оно исчезает в одно мгновение. И его голос, когда он говорит, царапает меня, словно когтями. – Вы ясно дали понять, Адерин, что я для вас ничего не значу. Что моя семья, несмотря на годы службы вашему дому, ничего для вас не значит. Поэтому я отвечу тем же и отдам свою верность тому, кто вознаградит меня и моих близких, – прежде чем я успеваю среагировать, он хватает меня за волосы свободной рукой, тянет мою голову назад, я задыхаюсь от боли, и кладет свой клинок поперек моего горла. – Я уже говорил вам однажды, чтобы вы мне не доверяли. Вы должны были слушаться. Мне убить ее, Таллис?

– Это довольно заманчиво, не правда ли? – Таллис подходит к Люсьену и кладет руку ему на плечо, заставляя опустить клинок. Она поворачивается ко мне, и я вижу торжествующий блеск в ее глазах. – Но убить ее здесь и сейчас, лорд Руквуд, гораздо милосерднее, чем она того заслуживает. Где же триумф? Кроме того, перерезать ей горло кажется таким… скучным. У меня есть для нее кое-что гораздо более изысканное.

Люсьен отходит от меня, и я спотыкаюсь, хватаясь за оконную раму рядом, прижимая одну руку ко рту, желудок переворачивается.

– И когда же? – спрашивает он.

– Когда мы отнимем у нее все. Когда она увидит, как все, кто ей дорог, страдают и умирают. Когда я снова сяду на свое законное место на троне Соланума, тогда… тогда мы закуем ее в цепи и этого изувеченного принца, за которого она вышла замуж, прямо на арене, и каждый дворянин в королевстве станет свидетелем их провала и казни, – она делает паузу. – Посмотрите на меня, Адерин.

Я не могу найти в себе силы ослушаться.

– Смерть ждет тебя. Публичная смерть, полная боли и унижения, – она одаривает меня дружелюбной улыбкой. – Ты попытаешься избежать ее, но тебе этого не удастся. Пойдем, Люсьен.

Вместе они направляются к маленькой двери, ведущей на крышу.

– Ты не победишь, – мой голос слабый, но достаточно громкий, чтобы заставить их замолчать. – Твое злое деяние разоблачено. Твое и Зигфрида. И если я умру, если мы с Ароном падем, на наше место встанут другие.

Она пожимает плечами.

– Тогда они тоже умрут. Видишь ли, Адерин, в этом разница между мной и тобой. Между мной и почти… ну, вообще-то, всеми. Вы все такие… озабоченные. Стремитесь угодить, стремитесь поступить правильно. Или, по крайней мере, выглядите так. И поэтому, когда вам нужно нанести удар, вы колеблетесь – даже Зигфрид. Увы, мой брат иногда слабее, чем мне хотелось бы. Но я точно знаю, чего хочу, и только это имеет значение. Королевство будет моим. Мне действительно все равно, скольких своих подданных мне придется убить по пути, – еще одна яркая улыбка. – Я всегда могу найти еще.

Она отворачивается, и они проходят через дверь – Люсьен не оглядывается, и я слышу, как в замке поворачивается ключ.

Их предосторожности излишни. Мои ноги, которые дрожали с тех пор, как Люсьен приставил к моему горлу нож, подкашиваются. Я не смогла бы последовать за ними, даже если бы захотела.

Где-то рядом раздается голос. Я моргаю, и меня охватывает ужас: я ничего не вижу…

Ракурс меняется. Я вспоминаю, где нахожусь, и понимаю, что морской туман накатил с воды, окружив башню маяка панцирем тумана, погрузив комнату в полную темноту.

Кто-то зовет меня по имени.

– Здесь… – в горле и во рту пересохло; я сглатываю, облизываю губы и делаю еще одну попытку. – Я здесь, наверху.

Из-под лестничного пролета появляется лампа, ее свет болезненно яркий. Слишком яркий, чтобы разглядеть, кто её держит.

– Адерин, вы ранены…

Верон. Он стоит на коленях рядом со мной, обнимает меня руками, а я рыдаю, вцепившись в его халат, плачу так сильно, что едва могу дышать. Он похлопывает меня по спине, бормоча что-то на селонийском, и позволяет мне плакать до тех пор, пока я не становлюсь слишком измученной, чтобы продолжать.

– Вы ранены?

Я отрицательно качаю головой.

– Что же тогда?

Я не хочу описывать агонию предательства Люсьена, пытаться сравнить боль от его слов, пронзающих мое сердце, с болью, причиненной ястребами, которые разорвали мне спину. Поэтому я обращаюсь к фактам.