Такаббир Кебади - Трон Знания. Книга 5

— Странно… — проговорила Эйра, отшатнувшись; изо рта, утыканного золотыми зубами, исходил неприятный запах. — Другой бы отец молился, чтобы это была утка, а не сын.

Пожёвывая нижнюю губу, Хлыст отодвинулся к дверце и уставился в окно.

— Зачем ты убил Тасю? — спросила Эйра, скользя взглядом по тёмной улице.

— Вышла оказия.

— Оказия… Твоя жена и Тася дружили. Крикс с Анатаном купили твоей семье дом. Деньгами помогали, продуктами. Как ты мог?

Хлыст рывком повернулся к Эйре:

— Вышла оказия!

— Тасины детки остались без мамы.

— А я без жены и детей! Крикс обещал мне. Он обещал!

— Он обещал заботиться, а не жениться. Он не мог заменить твоей Таше мужа, а твоим детям отца. Он не мог проводить с ними дни и ночи. Никто не виноват, что метель застала их в поле.

Хлыст поёрзал, поправляя под задницей пальто:

— Крикс сунулся в Рашор, начал рыться в архиве, орать на моих стражей порядка. Я решил его припугнуть. Велел бросить Тасю за посёлком, чтобы немножко помёрзла. Свою-то жёнушку он спрятал в Мадраби.

— Вместо того чтобы бросить за посёлком, твои дружки её убили, — проговорила Эйра. — Твои приказы всегда так исполняют?

— Она заехала бидончиком по морде. За это ей свернули шею. В жилах серьёзных людей течёт кровь, а не моча, к твоему сведению. Надо понимать, кому можно по морде хлопать, а кому нельзя.

— Убили, привязали к лошади и скормили адам.

— Адам?! — Хлыст поправил повязку на глазу. — Почему адам? Её закопали. Вырыли могилу за Рисковым и закопали. Даже камень поставили. Как можно было не найти? Кругом снег, а тут могила и надгробный камень.

— Не было могилы, и надгробного камня не было. Мы нашли кости и одежду Таси в норе адов. Короля обвели вокруг пальца. А я думала, у тебя всё серьёзно.

— Заткнись! — рявкнул Хлыст и, сжав колени руками в узлах и шишках, уставился в окно.

Автомобиль нырнул в проулок и сбавил скорость.

— Где остановить? — спросил водитель.

— У кривого дома, — ответила Эйра.

Возле входной двери дугообразного здания переступал с ноги на ногу мужик в соболиной шубе. Луна освещала посеребрённую голову, широкий лоб и глаза навыкате. Эйра попросила Талаша остаться в машине и вслед за Хлыстом выбралась из салона.

Мужик вытянулся по струнке и произнёс с пафосом:

— Мой правитель! — Смерил Эйру подозрительным взглядом и, распахнув двери, низко поклонился. — Прошу откушать с нашего стола.

— Хорош паясничать, Фара, — сквозь зубы процедил Хлыст и вместе с Эйрой вошёл в комнату, служившую прихожей и гардеробом одновременно.

— Могу посоветовать… — начал Фара.

— Я заплатила за ночь с Сосунком, — промолвила Эйра, осматриваясь.

На стенах крючки для одежды. Куртки, фуфайки, плащи, две шубы. На столе резиновые перчатки, баночки с вазелином, стопка бумажных салфеток.

Помогая Хлысту снять пальто, Фара спросил с недоверчивым удивлением:

— Так это ты его заказала?

— Пару часов назад к тебе приходил сектант.

— Был такой, был, — закивал Фара. — Хороший выбор.

Подойдя к столу, Хлыст принялся перекладывать перчатки, выбирая нужный размер:

— Сосунок пользуется спросом?

— Тут все пользуются спросом. — Фара обвёл прихожую рукой, будто вдоль стен выстроились продажные мужчины. — Гвоздь собрал здесь самых лучших. Ты же знаешь его вкусы.

Надевая перчатки, Хлыст многозначительно хмыкнул.

— Сосунок исполнительный мальчик, — продолжил Фара, — молчаливый, терпеливый. Кстати, он любимчик твоего Интеллигента. И Шнобель его любит, и Бузук. Его многие любят.

Пожевав нижнюю губу, Хлыст затолкал салфетки и баночку с вазелином в карман штанов:

— Ну что ж, веди.

Фара распахнул двери в передней стене и загремел каблуками сапог по лестнице, сбегающей в подвал. Эйра шла за ним. Прислушиваясь к хриплому дыханию за спиной, посматривала через плечо на перчатку, скользящую по перилам.

Хлыст заметил. Оторвав руку от перил, пошевелил пальцами:

— На это смотришь?

— Зачем тебе перчатки?

— В этом доме работают меченые. Знаешь, кто они такие?

Эйра вонзила взгляд в серебристый пушок на затылке Фары:

— Знаю.

— Меченые — это слизняки, отходы. Их нельзя трогать голыми руками. — Резко наклонившись вперёд, Хлыст прошипел ей в ухо. — У такого, как я, сын не может быть слизняком.

Пройдя по коридору мимо комнат, из которых доносились стоны, шлепки, крики и ругань, Фара открыл двери и вновь низко поклонился:

— Горячей ночки, мой правитель.

В небольшой комнате почти не было мебели. Кровать, прижатая одной стороной к стене. На столике плётки, наручники и какие-то непонятные приспособления из кожи, железа и верёвок. Под потолком окошко, завешанное тряпкой. В углу на корточках сидел худенький юноша.

— Давай задницу, гадёныш, — проговорил Хлыст, расстёгивая ремень. Зыркнул на Эйру. — Смачивай вагину.

Юноша вскочил. Опустив голову, принялся расслаблять завязки на штанах.

— Здравствуй, Тормун, — сказала Эйра и что есть силы стиснула кулак.

Паренёк замер. Помедлив, поднял взгляд. Посмотрел на Эйру. Уставился на Хлыста. На лице, изуродованном застарелыми ожогами — круглыми, маленькими, как шляпки гвоздей, застыла маска панического страха.

— Папка…

— Тормун… — выдохнул Хлыст. Сделал шаг. Ещё шаг… Кинулся к сыну, сгрёб в охапку. — Мальчик мой… Жив…

Тормун обмяк в его руках, как тряпичная кукла.

— Как же так, — прошептал Хлыст. Усадил сына на краешек кровати. Встал перед ним на колени. — Кровиночка моя. Как же так?..

Тормун побелел как полотно; вот-вот потеряет сознание.

— Папка…

Хлыст стянул перчатки, принялся лихорадочно растирать ему ноги, руки. Взял его лицо в ладони:

— Кто с тобой это сделал? Сынок…

— Я слабак, папка. — По изуродованным щекам потекли слёзы. — В тюрьме плакать нельзя. Я плакал.

Хлыст закачался из стороны в сторону:

— Да что ж это такое… Господи…

— Я звал тебя, папка. Днём и ночью звал, а ты не приходил. — Тормун захлебнулся рыданиями. Повалился вперёд.

Хлыст притянул его к груди:

— Поплачь, сынок. Поплачь.

— Где ты был так долго?

— Прости меня, сынок. — Хлыст похлопал его по спине. Опустился на пятки, уронил руки на колени. — Мамку помнишь?

— Помню, папка, — проговорил Тормун, размазывая по лицу сопли и слёзы. — Помню, как она гроб свой сломала.

— Какой гроб? — словно с того света прозвучал голос Хлыста.

— Ну не гроб, а доски, из которых хотела гроб сделать. Разломала и печку растопила. Мы сели рядышком: мамка, ты, я, Мартин, Тоола. Одеяло на себя накинули, и так хорошо было. — Тормун улыбнулся. — Так хорошо было…

— Прости меня, сынок, — промолвил Хлыст. С трудом поднялся, забродил по комнате, натыкаясь на стены, словно слепой.