Такаббир Кебади - Трон Знания. Книга 5

— Мне ведь, папка, жизнь опостылела.

— Ну что ты такое говоришь?

— Меченый я, отхаренный. Везде метки стоят.

Хлыст упёрся ладонями в шаткую перегородку, уронил голову на грудь:

— Мы их сведём.

— Я ведь всё делал. Всё делал, папка, — проговорил Тормун и вновь залился слезами. — Мне жить хотелось. А теперь не хочу. Сбежать не могу. К мамке не могу пойти. Стыдно. Перед Мартином стыдно. Я, дурак, его клопом называл. Тоолу по рукам шлёпал. Сволочь я, папка. Сволочь и слизняк… — Вытер рукавом лицо. — Как они?

— Не знаю. Я давно их не видел… — Хлыст запустил растопыренную пятерню в седые космы. Качнувшись, обернулся. — Тормун, сынок… Мы сведём метки. Подо мной такие мастера ходят.

— А здесь? — Тормун ударил кулаком себя в грудь. — Здесь… кто их сведёт? Просьба у меня есть, папка.

— Нет. — Хлыст двинулся к сыну, еле поднимая ноги. — Нет-нет… Нет!

— Если наложу на себя руки, попаду в ад. А я встану перед Богом на колени, попрошусь в рай. Мамку хочу увидеть хоть разок. И Тоолу, и Мартина. С тобой вот увиделся… Сходи к ним, скажи, чтобы на тот свет не спешили. Я дождусь их. Обязательно дождусь.

— Тормун, мы… — Хлыст сжал костлявые плечи сына. — А не надо ничего сводить. Мы уедем с тобой. Далеко-далеко. В Лэтэю. Помнишь, мы хотели уехать? Будем белок щёлкать, сохатых рубить.

— Устал я, папка.

Немного помедлив, Хлыст уселся на край кровати. Пружины испугано взвизгнули.

— Давай-ка я тебя покачаю. Как маленького. Помнишь?

— Я не маленький. Целую жизнь прожил.

— Мой сынок, моя кровиночка. — Хлыст похлопал ладонью себя по коленям. — Давай. Хочу тебе спеть. Как мамка. Помнишь? А давай вместе споём.

Тормун перебрался к нему на колени, обнял за шею:

— Люблю тебя. Сильно-сильно. И ты меня любишь, я знаю.

Хлыст покосился на Эйру:

— Чего вылупилась?

Она отвернулась к двери.

Засипела панцирная сетка. Два голоса затянули тоскливую мелодию. Раздался треск костей, песня оборвалась.

Стонали пружины. За перегородкой бранились мужики. В окно билась снежная крошка.

— У меня было двадцать сапфиров, — прозвучал замогильный голос. — По сапфиру за каждый грёбаный год, что я получил. Я мог забрать семью, увезти куда угодно. И нас бы никто не нашёл. А я… я испугался, что не смогу жить, как все… Я выбросил семью, как мусор. А Бог их подобрал.

Эйра обернулась. Хлыст баюкал сына, прижимаясь щекой к его щеке. Рука Тормуна безвольно покачивалась. Безжизненный взгляд устремлён на отца. На приоткрытых губах застыла улыбка.

— Он спит, Асон.

Хлыст уложил тело на кровать, укрыл одеялом с головой. Сгорбился. Пошатнувшись, схватился за железную спинку:

— Я свечки ставил за его упокой, а мои кореша его харили… Приходили ко мне и лыбились в рожу… Суки… Ненавижу. — Затряс кровать, закричал с надрывом: — Ненавижу! Суки! Говнодавы! Мать вашу…

Подавился глухим рыданием, согнулся пополам. Проглотив стоны, спросил:

— Почему не смеёшься?

— Мне не смешно.

— Смейся. — Обернувшись, Хлыст направил на Эйру взгляд, полный горя и страдания. — Смейся, дрянь. Смейся. Не скрывай радости.

— Мне жаль. Я до последнего надеялась, что это не твой сын.

Прерывисто дыша, Хлыст примостился в ногах Тормуна. Заскрипел зубами:

— Мрази… Что б вы сдохли… Что б вы сдохли.

— Я могу их убить, — промолвила Эйра, опустившись перед ним на корточки. — Всех до одного.

— Нет такой смерти, чтобы они страдали, как я. Нет такой смерти, и ада такого нет. И дьявол им не страшен.

— Они будут страдать, а ты будешь смотреть. Я могу это устроить. Я моруна, не забывай.

— Хочу смотреть, хочу, — закивал Хлыст. — Хочу смотреть, как они ползают на четвереньках и умоляют о быстрой смерти.

Эйра взглянула на кулак. Сжатые пальцы приобрели сливовый оттенок. Камень уже не чувствовался.

— Приведи своих людей в дом молитвы Белых Волков. У тебя есть время до рассвета. На рассвете начнётся штурм города. Те, кто насиловал твоего сына, либо умрут лёгкой смертью, либо отправятся в тюрьму. А там, сам знаешь, они будут жить как короли.

Хлыст откинулся на стену, закрыл глаз:

— Что сказать им? Сказать, что нас спасёт Бог? Что надо помолиться?

— От дома молитвы в Ведьмин парк ведёт подземный туннель.

— Знаю. — Хлыст оттолкнулся от стены, облокотился на колени и уставился в пол. — Нас там ждут?

— Там никого нет, клянусь. Напугай их армией ветонских защитников. Скажи, что это единственная возможность уйти без потерь. Скажи, что вы пересидите где-то и снова захватите город.

— Они сбегут. Ты же понимаешь?

— Не сбегут.

Хлыст посмотрел исподлобья:

— Пообещай, что выполнишь мою просьбу.

— Обещаю.

— Так сразу? Обещаешь, даже не зная, о чём я попрошу?

— Тормуна похоронят рядом с матерью, братом и сестрой. Обещаю.

Хлыст долго буравил Эйру взглядом:

— Почему ты это делаешь?

— Что?

— Нашла моего сына, обещаешь похоронить его по-людски.

— Потому что ты однолюб.

Хлыст упёрся ладонями в колени, с трудом поднялся на ноги. Отвернув край одеяла, поцеловал Тормуна в лоб.

Из зала доносились голоса. Сектантов не заботило, что Эйра слышит их. «Почему она бросила нашего Брата?» — «Зачем притащили труп?» — «Мертвецы ей дороже живых людей». Эти и другие обвинения летели по коридору подвала и просачивались в щель приоткрытой двери.

Людвин сначала пытался усмирить Братьев, теперь молчал. В одиночку тяжело противостоять толпе, подчиняющейся закону единства. Душа возмущённой толпы подобно водовороту затягивает, поглощает.

Эйра попросила охранителей не вмешиваться, опасаясь, что выяснение отношений перерастёт в потасовку. Драго, Мебо и Талаш еле сдерживали злость и нервно вышагивали за дверью.

Переступив порог комнаты, Людвин зябко поёжился:

— А здесь холодно.

— Холодно, — согласилась Эйра, взирая в окошко под потолком.

С обратной стороны, с улицы, окно находилось над самой землёй, и наполовину было заметено снегом. Нежданно-негаданно вернулась зима.

Людвин подошёл к столу, на котором лежало тело Тормуна, укрытое белой тканью. Надсадно вздохнул:

— Братья отказываются читать над ним молитвы.

— Какая жалость, — произнесла Эйра с иронией. Обернувшись, смерила духовного отца взглядом. — Бог и без ваших молитв знает, кого отправить в рай, а кого в преисподнюю.

— Я понимаю, ты расстроена.

— Расстроена? Теперь буду знать, как в религии ирвин называется скорбь.

Людвин поправил ткань на лице покойника:

— Идём, Эйра, тебе надо отдохнуть.

— Почему он не размозжил ботинком мне череп? Не сейчас, давно, в бандитском лагере. Он должен был свернуть мне шею. Должен! И не было бы Хлыста, его банды, заложников. — Эйра привалилась плечом к стене. — Я хотела, чтобы Хлыст убил сына, и он это сделал. Я бы не смогла убить. Он оказался милосерднее меня.