Такаббир Кебади - Трон Знания. Книга 5

Адэр поднялся и протянул руку:

— Идём.

Собравшись в холле, придворные поздравляли виконта Ланира с отъездом морун. Замусоленный сценарий праздника валялся на диване, и за вечер о нём никто не вспомнил. Увидев вошедших в замок правителя и его спутницу, дворяне поприветствовали их положенным образом и замерли, ожидая, когда правитель поднимется по лестнице или скроется в коридоре. Однако Адэр подвёл к ним женщину, которую все называли советчицей, но таковой её не считали.

Адэр представил советчице дворян и дворянок. Затем обратился к придворным:

— С небольшим опозданием хочу представить вам моего тайного советника Малику…

— Эйру, — прошептала советчица.

Взглянув на неё, Адэр кивнул:

— Эйру Латаль. Я попросил её отложить все дела и помочь вам в подготовке праздника. И очень рад, что она согласилась.

— Вот как, — произнесла Эйра еле слышно.

— Виконт Ланир, — проговорил Адэр. — От успеха мероприятия зависит ваше будущее. Не забывайте об этом.

Виконт поклонился, предложил Эйре присесть на диван и, разместившись рядом с ней, открыл сценарий.

Войдя в кабинет, Адэр разорвал заявление Муна и придвинул к себе протокол заседания Совета.

Сибла смотрел на подростка, вытирающего слёзы и сопли.

Отец мальчишки — щуплый мужичок с жиденькой бородкой — отвесил сыну увесистый подзатыльник:

— Как можно засрать себе жизнь в тринадцать лет?

Подросток зарылся лицом в ладони и разрыдался.

— Вы не знали, чем он занимается? — спросил Сибла.

— Говорю же: нет! Я пошёл в уборную, а там… в дыре, внизу… что-то плавает. Вытаскиваю: котомка. В ней его вещи: штаны, рубаха, майка. Всё в крови. Убить ума хватило, а сжечь ума не хватило. — Мужик с хлопком прижал руки ко лбу, покрытому потом. — И что теперь делать?

— Я не хотел её убивать, меня заставили, — пробубнил подросток в ладони.

Мужик затряс руками:

— Как теперь жить, зная, что твой сын убийца?

— Они сказали, что на том свете всё равно: убийца ты или вор, — проговорил мальчишка, перемежая слова всхлипами.

— Так ты ещё и вор?

— Она проститутка. Они сказали, что я сделаю доброе дело.

Мужик врезал кулаком сыну в ухо. С виду тщедушный, а силы не меряно. Мальчишка как пушинка слетел с табурета, проехал по полу и тюкнулся головой в стену.

Сибла окинул взглядом исповедальню. В ней было пусто, как и на душе. И только шестирукий святой равнодушно пялился с полочки для реликвий.

— Вы ничего не знали… — произнёс Сибла.

— Не знал. Честно, — простонал мужик. Поднявшись, приблизился к сыну, потряс за плечо. — Вставай. Я погорячился. Вставай.

— Вы отец, вы обязаны знать, — промолвил Сибла, наблюдая, как тот неумело поглаживает рыдающего мальчика по спине.

— Да у меня забот полон рот, — взбеленился мужичок и заметался по комнате, натыкаясь на стены словно слепой. — Я пашу сутками, чтобы кормить семью, платить за дом и школу, покупать эти чёртовы бляшки с хлыстом. У меня мать в инвалидной тележке. Я прихожу с работы и убираю за ней дерьмо, потому что жена брезгует. Я соскабливаю дерьмо с усохших ног, и никого не волнует, что я тоже человек, что мне тоже противно.

— Отправьте её в приют для стариков, — сказал Сибла.

Мужик плюхнулся на табурет:

— Но как же… это же мать…

Сибла кивком указал на скрутившегося в калачик мальчишку:

— А это сын.

— За два года здесь всё поменялось. Кто-то махнул на всё рукой и уехал. Мне, чтобы уехать, надо продаться дьяволу, и всё равно денег не хватит. У всех знакомым проблемы с детьми. Я думал, сия чаша меня минует. Но нет. Этот город жрёт маленькие души. Ему всё мало, мало, мало. — Мужик уронил руки на колени, сгорбился. — Что мне делать? Я не могу сдать его стражам. Какой отец отправит сына в тюрьму? Из-за кого? Из-за шлюхи! И каким он вернётся? И оставить так не могу. А вдруг его снова подговорят кого-то убить? — Сложил руки перед грудью и с мольбой воззрился на Сиблу. — Спасите его душу, Брат.

— Подойди, — велел Сибла подростку.

Мальчик поднялся. Приблизившись, покосился на отца. Худенькие руки, тощая шея с выпирающим кадыком, прыщавое лицо, торчащие уши; одно ухо покраснело и опухло от удара. В позе больше обиды, чем страха. И ни капли раскаяния в глазах. Ребёнок, познавший вкус убийства, испытавший в полной мере свою власть над другим человеком. Семена Рашора уже дали всходы…

Сибла видел только два пути: либо бороться за каждую крупицу души, вытравливая ядовитые ростки, либо отдать мальчишку Рашору: пусть сожрёт ещё одну загубленную жизнь.

Но разве он, Брат, оказался в преисподней не для того, чтобы разрушать её изнутри? Разве не эту цель он выискивал, блуждая два года по стране, таская на плечах котомку с одеянием ангела?

— Как тебя зовут? — спросил Сибла.

Мальчишка шмыгнул носом и снова покосился на отца:

— Дин.

— Ты знаешь, Дин, что тюрьма для мальчиков и взрослая тюрьма находятся в одном искупительном поселении?

— Не знаю.

— А знаешь, что некоторые взрослые дяденьки делают с мальчиками?

— Зачем вы это говорите? — возмутился отец ребёнка.

— Я взрослый, папа, — ответил Дин спокойно. — Я всё знаю.

— Бог мой, — всплеснул отец руками.

— На улице «Штанов» два публичных дома. Там работают только парни. И мужиков ходит к ним больше, чем к шлюхам.

Отец вновь вскочил с табурета и заходил, причитая:

— Боже мой… боже мой… мать ему сказки рассказывает, а он… боже мой…

— Ты туда ходил? — спросил Сибла.

— Нет. Пацаны рассказывали.

— Боже мой… куда бежать… куда бежать… — продолжал бормотать отец.

— Пап… я больше никого не убью, — проговорил Дин слезливым тоном.

Отец затряс кулаками:

— Не верю! Не верю! — Кинулся к сыну, сгрёб его в охапку. — Это всё они. Бедный мальчик.

Сибла похлопал его по плечу и отвёл в уголок:

— Оставьте сына у нас.

Отец часто закивал:

— Да-да, конечно. Помогите ему. Если мать узнает… Как пережить?

— Вы не сможете с ним видеться.

Отец закивал:

— Да-да, конечно. — И вдруг застыл, расширил глаза. — Почему?

— Потому что ваша любовь помешает стать ему человеком. Ваш сын упал, низко упал, и только любовь Бога поставит его на ноги.

— Я никогда его не увижу?

Сибла улыбнулся:

— Увидите. Может, через месяц. Или через два. Оставьте свой адрес, мы вам сообщим.

— Я принесу его одежду.

— Не надо.

Закрыв мальчика в исповедальне, Сибла провёл несчастного отца к себе в кабинет, взял с него письменное разрешение на перевоспитание сына. Распрощавшись, отправился в подвал.

Братья выгребали из деревянного ящичка деньги и складывали монеты в стопки. На проповеди приходило всё больше и больше народа. Людвин считал, что кто-то пригоняет людей в дом молитвы, и этот «кто-то» — Хлыст. Кому ещё могли понравиться слова, призывающие почитать и поклоняться истинному хозяину города? Однако самого Хлыста среди «прихожан» не было.