Такаббир Кебади - Трон Знания. Книга 5

Суммы пожертвований увеличивались с каждым днём. Волки ели мясо, Братья ужинали в ресторанах, Братство обзавелось слугами и прачками.

Сибла подошёл к столу, посмотрел на стопки монет:

— Мне нужен мешок из рогожи. Лучше два или три. Нужна соль. И несколько комнат в подвале под чистилище.

Братья переглянулись:

— Мы же решили не использовать методы Праведного Отца.

— Мы открываем приют для трудных детей. Первый сидит в исповедальне.

— Это противозаконно, — возразил Людвин.

— В Рашоре мы единственный закон, пора уже понять.

— Нужны документы, разрешающие работать с детьми.

— Вот разрешение, — сказал Сибла и положил на стол лист, исписанный отцом подростка. — Тринадцатилетний вор и убийца. Я не могу открыть тайну исповеди и сдать его властям. Что прикажете мне сделать: отпустить его на свободу? Пусть убивает дальше?

— Нужны настоящие документы, а не эта писулька! — не унимался Людвин.

— Хорошо, — кивнул Сибла. — Хорошо. Я получу документы, хотя приют для праведных мальчиков существовал без всяких документов.

— Не говори о том, чего не знаешь. Бумаги на приют выдала конфессия ирвин .

— Так вот с чьего разрешения меня морили голодом, когда я не мог сходить в туалет по расписанию, — проговорил один из сектантов.

— А меня выставили на снег босиком за то, что я не обрезал ногти, — отозвался второй.

— А мне…

— Хватит! — оборвал Сибла. — Давайте решать. Что сделаем с убийцей?

— Он раскаивается? — спросил Брат, считая монеты.

— Я не беседовал с ним. Но думаю, нет, не раскаивается.

— Побеседуй. Потом и решим.

Сибла вернулся в исповедальню.

Мальчишка сидел на табурете и таращился на святого:

— Почему у него шесть рук?

Придвинув к нему стул, Сибла опустился на сиденье:

— Это долгая история.

Дин посмотрел на двери:

— Где отец?

— Ушёл.

— Побежал проверять, цела ли дырка?

При слове «дырка» Сибла похолодел:

— Кто побежал?

— Он по бабам шляется.

— Кто?

— Кто-кто… Отец. Мать плачет, бабка воняет. А он приходит под утро. Такой сахарный, ноги трясутся. Смотреть тошно.

Неожиданный поворот… Сибла собрался с мыслями и спросил:

— Ты убил его любовницу?

— Я не знаю, кто его любовница. Он на улицу «Юбок» ходит. Там два дома терпимости. Оба за рынком.

Не тот ли рынок, на котором чуть не изнасиловали Найрис? Точнее, изнасиловали. Она была без трусиков, и детина на ней красноречиво дёргался.

— Улица Штанов, улица Юбок… — проговорил Сибла. — Я не видел улиц с таким названием.

— Все так называют, и я называю.

— Хорошо. Рассказывай дальше.

— А что рассказывать?

— Как всё произошло?

— Не помню. — Дин поелозил стоптанным ботинком по полу. — Ваш отец шлялся по бабам?

Сибла уставился в окно. А кто его отец? Избранные Братья всегда приходили к его матери по двое или трое, или толпой, чтобы никому нельзя было приписать отцовство.

— Вам не хотелось его убить? — подал голос Дин.

Найти отца и убить? Даже мысли такой не возникало. А вот убить мать — да, иногда хотелось. А потом захотелось увезти её и сестру далеко-далеко и переписать их жизнь начисто. Живы ли они?

— Я его не убью, не бойтесь, — сказал Дин. — Кто за бабкой будет убираться?

Сибла придвинулся к нему вместе со стулом:

— Ты сказал: «Меня заставили». Кто тебя заставил?

— Это я для него сказал. — Дин уронил руки на колени, сгорбился.

Сибле на миг показалось, что перед ним сидит не мальчик, а его блудливый папаша.

— Она вышла из дома терпимости, — зазвучал тихий голос. — Свернула в переулок. Я догнал. Говорю: «У меня мало денег». Она спрашивает: «Сколько?» Говорю: «Два мора». Она мне: «Первый раз?» Я кивнул. Она погладила меня по щеке. Меня никто не гладил по щеке. Даже мама не гладила. Так сладко сделалось. Затряслись колени, и между ног… там… закололо. Она говорит: «Ну идём, красавчик». Я не красавчик. Я-то знаю. Они врут отцу, а он им верит. Я не верю. Мы зашли с ней в подворотню. Было темно. Она щупала меня. А потом не помню. Помню только, шляпкой накрыл ей лицо.

— Где нож?

— Не знаю. В ней, наверное.

Сибла поднялся, подошёл к полочке, прибитой к стене, переставил с места на место статуэтку святого:

— Раскаиваешься?

— А вы бы раскаивались, если бы убили шлюху вместо отца?

Сибла обернулся:

— Тебе точно тринадцать лет?

— Мать говорит: в Рашоре все взрослеют рано, и рано умирают. Только моя бабка живёт и живёт. Я бы её убил, если бы не любил так сильно. Мы бы с мамой ушли, но бабку жалко. Кто её будет кормить, пока он шляется?

— Маму любишь?

Дин скривился, будто взял в рот что-то кислое. И разрыдался.

Через полчаса Сибла привёл мальчика в подвал. Людвин зачитывал Братьям новую проповедь, а они подсказывали, с какой интонацией надо произносить ту или иную фразу. Заметив пришедших, умолкли и уставились на ребёнка.

— С мешками и солью я поторопился, — промолвил Сибла. — А приют мы откроем. Знакомьтесь, это наш первый воспитанник Дин. — Похлопал подростка по спине. — Обживайся, Дин. Теперь ты наш младший брат.

Взял из ящика горстку моров, ссыпал монеты в карман плаща и направился к двери.

— Ты куда? — крикнул Людвин.

— Прогуляюсь.

— Мы же решили не ходить поодиночке.

— Утром буду.

— Когда?! — прозвучали голоса сектантов вразнобой.

— Утром, — повторил Сибла и закрыл за собой двери.

Улица Юбок, рынок, публичный дом, шляпка. Если мальчишка убил Найрис, он, ангел света, не будет страдать. Он просто перестанет о ней думать.

Пока Сибла переходил из магазина в магазин, подбирая воспитаннику одежду, на город опустились сумерки. Фонари ещё не включили. Большинство домов стояли тёмные, безжизненные. Улица походила на серый туннель.

Сибла решил обойти ближайший рынок по периметру, постепенно от него отдаляясь. Тот самый рынок, где он познакомился с Найрис. Найдёт её — хорошо. Не найдёт — тоже хорошо: значит, Дин говорил о другом рынке, их в Рашоре пять или шесть.

Держа подмышкой свёрток с одеждой для воспитанника, Сибла шёл за двумя молодыми людьми — длинноволосым и коротышкой, стараясь не приближаться к ним, но и не выпускать их из зоны слышимости: может, обмолвятся об улице Юбок?

— Мозги, шары, жопа, всё на месте, — сказал длинноволосый. Ему приходилось слегка приседать на ходу и изгибаться вбок, чтобы коротышка слышал его приглушённый голос. — Она могла стать моей королевой, а выбрала недоношенного ублюдка.

— И что ты сделал? — спросил коротышка.

— Застукал.

— Застукал в постели?

— Застукал до смерти, — ответил длинноволосый и оглянулся.

Сибла замешкался, делая вид, что рассматривает в витрине посуду. Столовый сервиз. На двенадцать персон. На кремовом фоне белые лилии. Попытался представить обеденный зал, добродушных хозяев и весёлых гостей, цокающих вилками по тарелкам. И не смог. Воображение рисовало другие картины: проститутка, щупающая в подворотне подростка; озверевший длинноволосый, забивающий любовников, как кроликов. Рашор помешан на блуде, здесь нет добродушных хозяев и весёлых гостей. Для кого эта посуда?