Такаббир Кебади - Трон Знания. Книга 4

Перед собором выстроилась колонна горожан, готовых последовать за священником на Славное Поле: там, на пригорке, возвышался гранитный обелиск, служивший символом чистоты и незыблемости веры. В прошлом году, несмотря на морозы и снегопады, людей было больше. Сейчас кто-то поддался на уговоры детишек и повел их не к обелиску, а на открытие ледового парка.

Месяц назад, к всеобщему удивлению, в город съехались скульпторы и народные умельцы. Обнесли центральную площадь заграждением из брезента. День и ночь замораживали воду в странных блоках, пилили глыбы льда, склеивали водой детали сказочных существ. Над оградой росли горки и башни замка. А вчера на шпилях появились флаги Грасс-Дэмора.

Настоятель несколько раз ходил в ратушу, но староста остался глух к его просьбе о переносе даты или времени начала небывалого мероприятия. Чтобы хоть как-то подсластить горькую пилюлю, староста пообещал, что его семья и государственные служащие обязательно примут участие в шествии. Он не обманул — в голове колонны рядом с десятком дворян топталась когорта чиновников, сжимая в рукавицах белые пластмассовые цветочки. Настоятель присоединился к певчим и повёл процессию по улицам.

По тротуарам в сторону центральной площади топали шумные семейства. Заметив шествие, ретиво сворачивали в подворотни, забегали в магазины или примыкали к колонне — если некуда было прятаться, — но через пять-десять минут исчезали. Настоятель вдыхал студёный воздух полной грудью и на выдохе выдавал мощный по звучанию речитатив, желая достучаться до сердец, наполненных верой не до краёв, не под завязку.

Процессия миновала окраину города и вышла в поле, где прислужники заранее протоптали дорогу. Голоса певчих полетели вширь и вдаль. После такого рвения им придётся молчать неделю. Снег искрился на солнце, как россыпь самоцветов. Мороз хватал за уши и щёки. Мамаши поднимали детишкам шарфы до глаз и натягивали шапки на брови.

Когда до обелиска оставалось порядка ста метров, процессию догнал всадник. Придержав лошадь возле чиновников, громко объявил, что на открытие ледового парка прибыл правитель. Настоятель на секунду умолк и не обернувшись пошёл дальше, вознося молитвы святому.

Певчие пели невпопад, служители собора шли вразнобой и всё время оглядывались, а настоятель смотрел на обелиск и, сдерживая слёзы, убеждал себя, что глаза слезятся из-за снега и блеска прожилок в сером камне. Дойдя до обелиска, окинул взором тех, кто устоял перед соблазном увидеть правителя.

Изрядно поредевшая толпа возложила цветы к памятнику и направилась в храм. Теперь прохожие не прятались в подворотнях — размахивая руками, горячо обсуждали, как Адэр катается с детворой с горок, как печёт на самодельной печке блины, как смеётся, шутит, ходит… И настоятель с ужасом подумал, что правителя отделяет от Бога весьма тонкая грань. Горожане говорили об Адэре восторженно, самозабвенно, словно он спустился с небес. Будто это он откликнулся на их молитвы и наполнил их существование смыслом. Люди отказывались понимать, что не стоит поклоняться тому, кто завтра о них забудет. Адэр уедет — Бог останется.

Вернувшись в собор, настоятель совершил службу, ничем не выказывая перед прихожанами смятения. Когда зал опустел, рухнул на колени и повёл беседу с Богом. Мольбы о прощении заблудших овец, ослеплённых величием правителя, переплетались с благодарностями за солнечный день и за мир в стране. Просьбы о придании выдержки перетекали в прошения о здравии всех людей.

Отрешившись от мирской суеты, настоятель не заметил, как на город опустились сумерки. Прочитав заключительную молитву, с удивлением осмотрелся. В подсвечниках горели свечи. Неужели кто-то решил загладить вину перед святым?

— Ад снаружи, рай внутри, — прозвучал усталый голос.

Настоятель поднялся на ноги, потёр колени и лишь тогда обернулся. Сложив руки на груди, правитель рассматривал одну из икон. Пшеничные волосы лежали на плечах спутанными прядями. Огоньки свечей, отбрасывая блики на чёрный меховой плащ, создавали вокруг статной фигуры зыбкий ореол.

— Когда народ бедствует, все проклинают правителя. Когда жизнь налаживается, благодарят Бога. Разве это справедливо?

Вцепившись в ворот хитона, настоятель пытался вспомнить: он молился мысленно или вслух?

— Это святой Турдос? — спросил Адэр.

— Да, мой правитель. На всех иконах Турдос.

— Дорогая икона.

Вытерев со лба испарину, настоятель приблизился к Адэру:

— Она бесценна. Ей две тысячи лет.

— Зачем же вы одели её окладом?

— Так принято. В память о давно минувшем.

— Всё равно не понимаю, зачем создали эту драгоценную перегородку между верующими и святым.

— Сверкающее одеяние иконы символизирует исходящий от неё небесный свет, — пояснил настоятель.

— Серебро — это чистота. Золото — божественная благодать. Драгоценные камни — символ богатства души святого. Верно?

Настоятель, удивлённый познаниями безбожника, смог только кивнуть.

— Две тысячи лет назад эта икона, написанная на доске, была настоящим произведением искусства, — продолжил правитель. — Затем её выставили в храме или в молельне и начали собирать у прихожан деньги, чтобы спрятать истинную красоту под сияющей бронёй. — Адэр прищурился, явно оценивая украшение. — Долго собирали.

Настоятель пожал плечами, предчувствуя, что разговор примет неприятный оборот.

— Лист золота, сапфиры, рубины, жемчужное шитьё, — произнёс Адэр, водя перед иконой пальцем. — Они скрыли одежду и фон. И теперь мы видим только лицо и руки святого.

— Мастер в точности повторил сложную композицию.

Адэр посмотрел по сторонам:

— Среди этого драгоценного оклада я не вижу лиц других мучеников.

Настоятель обвёл взглядом огромный зал. В свете свечей сверкала золотая роспись потолка и стен, блестели мраморные колонны, переливалась балюстрада верхней открытой галереи, искрились серебряные нити, удерживающие люстру в виде хрустальной кисеи — всё это говорило о силе веры и духовном богатстве религиозных людей. Благодаря их пожертвованиям молитвенный дом превратился в собор.

Настоятель внутренне сжался:

— Это собор святого Турдоса. Каких ещё мучеников вы ожидали здесь увидеть?

— Морун.

— Мой правитель… — выдохнул настоятель.

— Турдос прослыл скандальным врачевателем. Он вскрывал людей, когда те были живы.

— Грязные слухи! Он одним из первых начал делать операции…

— Его обвинили в колдовстве и сожгли на костре, — перебил Адэр. — Спустя две тысячи лет вы объявили морун ведьмами. Вы сжигали на кострах женщин, которые приняли сподвижников Турдоса и позволили религии ирвин окрепнуть. Вы одели своих сомнительных мучеников в роскошные одеяния, а имена истинных страдалиц втоптали в грязь.