Стивен Эриксон - Три повести о Бочелене и Корбале Броче

- Вы, сир, - рокотал он сейчас, сверкая глазами из-под края ослепительно освещенного солнцем шлема, - недостойный червь из соляных болот, коего зовут Имид Фактало? Значит, череп ваш совершенно треснул? Ныне вы немы так же, как и глухи? Богиня приемлет ущербных физически и душевно, знайте это к своей радости, сир. Теперь вы дважды или даже трижды благословлены. Различия весьма важны, не так ли? Но я вижу, глаза ваши бегают, намекая, что зрение вас не покинуло. Итак, дважды, как я и сказал. Ну, Имид Фактало, бывший бригадир дорожников третьего прясла Стены, будьте почтены знанием, что после рокового случая, столь обильно оросившего кровью и лик ваш, и камни под вами, я нарекаю вас Святителем Госпожи.

Имид Фактало уставился снизу вверх на Рыцаря и, туго зажмуривая глаза, застонал и пожалел - от всего сердца - что проклятый фургон его не убил.

- Купец так и сказал, здесь Чудно, - сообщил Эмансипор Риз, щурясь на далекие высокие стены с какими-то непонятными, косо свисающими знаменами. Подержанный фургон, на облучке которого они сидели, дико подскочил на горной дороге.

- Гм, - вздохнул Бочелен, - я не вижу почти ничего, способного поддержать его наблюдение.

- Нет, хозяин, город называется Чудно, это последний и отдаленнейший город-государство полуострова. И, если учесть, что за шесть дней мы видели одну хижину, я склонен согласиться с торговцем: он поистине отдаленнейший.

- Возможно, - согласился заклинатель, дернув себя за острую бороду. - Тем не менее, единственно чудным я мог бы назвать ровный ряд трупов, нанизанных на пики той далекой стены.

Эмансипор вгляделся еще пристальнее. Не знамена, значит, висят там косо. - И вы называете это чудным, хозяин?

- Да, именно, мастер Риз. Не кажется ли вам, что Корбал Броч будет доволен?

Лакей уперся спиной в стенку фургона, разминая узлы на пояснице. - Я готов допустить, хозяин, - начал он осторожно, - что городские власти не поглядят снисходительным взором на кражу своих, э... украшений.

- Полагаю, вы правы, - пробормотал Бочелен, и высокий лоб покрылся морщинами раздумий. - Но, возможно, есть больший повод для тревоги: не опередили ли слухи о наших эскападах в предыдущем городке наши смертные тела?

Эмансипор Риз вздрогнул и крепче сжал вожжи в артритических пальцах. - От всей души надеюсь на обратное, хозяин.

- Возможно, на этот раз мы не станем рисковать. Что скажете, мастер Риз? Объедем город? Найдем дальнюю деревню и подходящее морское судно, пересечем залив?

- Превосходная идея, хозяин.

Во время разговора дорога оставалась пустой, пыль от встречной телеги торговца успела осесть на вершины деревьев, что виднелись за неровным краем дорожной насыпи. Но тут, словно вызов решению Бочелена, спереди раздался стук сапог, через миг на дороге показались двое путников. Мужчина и женщина, несущие небольшой, но явно тяжелый сундук.

В сем мире добродетелей третий и самый ненавистный демон, Порок, познал одиночество, отчаяние и унижение. Что вовсе не правильно, если хорошенько подумать. Из трех вышеупомянутых эмоциональных состояний Инеб Кашль был отлично знаком с двумя последними. Отчаяние и унижение - их он вселял в окружающих. Страдать от этих бедствий, подобно всем, кто стал жертвой его соблазнов, было... неприемлемо. Ну, может, слово подобрано не вполне правильно, но чувство вполне подходит.

Чего нельзя сказать про одежду фатоватого танцора, которую он нынче носит - она явно подходила личности более высокой и широкоплечей. Что за грустная истина, размышлял он, пробираясь по мусору переулка за Дворцом Земных Восторгов в поисках... чего-то, хоть чего. Грустная истина: телесные искусства рано или поздно не могут не сдаться одряхлению. Талант и мастерство уступают путь ноющим мышцам и хрупким костям. В мире нет места стареющим артистам, сей брутальный факт стал еще очевиднее, едва демон обнаружил мертвого танцора. Морщинистое лицо незряче смотрело на звезды, отражая слабое удивление или даже гнев от пришедшей наконец мысли, что такому согбенному старцу уже не выкинуть затейливого коленца. Да, наверняка громкий хруст, сопровождавший последний пируэт, прозвучал особенно мерзко.

Демон сомневался, что у него были зрители. Еще один горький для постаревших мастеров факт - никто не смотрит, никому не интересно. Прыжок, кувырок и треск, руки раскинуты на грязной мостовой, лежи нетронутый никем, кроме мелких пожирателей плоти, живущих в живом теле и только теперь осмелившихся выйти наружу.

Порок всегда был убежищем артистов. Когда не остается ничего иного, еще есть выпивка. Сомнительные плотские услады. Избыток излишеств на переполненных блюдах. Войско презренных предсмертных желаний и мириады субстанций, позволяющих исполнить желания. Или позволявших. Прежде, в добрые старые дни.

Но отныне в Чудно правят добродетели, правят грозно и надменно. А люди танцуют на улицах. То есть иные танцуют или пытаются, только чтобы умереть. Как бы последняя щедрота. Щедрот в эти дни много. Жить чисто, жить с непоруганной честью. Умереть медленно. Умереть внезапно. Но, увы, всегда умереть. Демон же, даже захоти умереть, не в силах выполнить желаемое. Он существует, на манер скрытых потребностей, и видит неизменность природы грустных смертных. Пригибайся и подныривай, избегая неизбежного: пробуждения мелких пожирателей плоти. В конце... будет конец и только конец. Бедная почва.

Многие ли наслаждения, мрачно размышлял демон, поистине чисты? Многие ли жизни проплывают лебедями сквозь множество засад, устраиваемых телесным миром? Вот иной сорт танца, с неистово хлопающими крыльями на пятках, и он особенно непривлекателен. Вычурный, манерный, с отрицающими жестами и спазмами крайностей. Демон находил такое зрелище угнетающим. Строго говоря, что НЕ убивает?

Руки, копающиеся в мусоре позади Дворца Земных Восторгов, коснулись и схватили некий предмет. Толстопузая глиняная бутыль, дно поцарапано и горлышко отбито, но в остальном... идеальна. Демон поднес ее к глазам. Да, раньше она содержала спиртное.

Инеб не удержал широкой улыбки, расщепившей грязное прыщеватое лицо, поднес бутыль к носу и втянул миазмы затхлого аромата. Ей наверняка много лет, той поры, когда Дворец служил совсем иным обыкновениям, когда внутри предлагали совсем иные дары, нежели зеленые листья.

Отвислые губы вытянулись, лаская холодную глазурь, пробуя сглаженные узоры клейма изготовителя. Красный кончик языка порхал над острым краем горлышка. Он принюхался, фыркнул, погладил бутыль пальцами и плюхнулся в кучу отбросов. Есть мелкие пожиратели плоти, и есть такие же мелкие, незримые твари, что прилипают к памяти вкуса и запаха. Полночи пройдет, прежде чем бутыль отдаст последнюю кроху.