Майкл Мэннинг - Торнбер

— Она исчезла позавчера, — объяснил Грэм.

— А я-то думал, что она просто оставила тайное любовное послание, — ответил тот. — Так, дайте-ка минутку. — Он зашёл обратно, и чуть погодя вернулся с письмом. — Вот оно.

— Благодарю, — благодарно сказал ему Грэм. Как и предыдущее письмо, оно было запечатано красным воском. Сломав его, Грэм попытался прочитать письмо, но лунного света было недостаточно. — Я могу одолжить твою лампу на минутку?

— Конечно, — сказал Алан, передавая ему маленькую лампу.

Держа в одной руке письмо, в другой — лампу, Грэм отошёл в сторону, и начал читать. Присутствие другого человека заставило его приостановиться. Пастух смотрел ему через плечо. Грэм уставился на него, подняв бровь в безмолвном вопросе.

— Не обращайте на меня внимания, сэр. Я не умею читать, — сказал пастух.

— Тогда зачем пытаешься смотреть мне через плечо?

— Просто любопытно. И я всегда считал буквы слегка таинственными, — сказал старик. — У неё красивый почерк, не так ли, сэр.

Грэм одновременно ощутил родство и раздражение. Часть его хотела искать утешения у находившегося рядом дружелюбного человека, а другая часть хотела сделать пастуху выговор. Сильный запах овец и пота приняли решение за него.

— Я бы предпочёл, чтобы ты дал мне побыть одному, — спокойно сказал он.

— А, ну, ладно, — сказал пастух, отходя немного.

Грэм сам добавил к этому несколько шагов, прежде чем изучить письмо у себя в руке:

Дорогой Грэм,

Это — моё прощание. Я пишу эти слова первыми, чтобы ты не подумал, будто надежда кроется где-то дальше в этом письме. Я уже причинила тебе достаточно боли ложными надеждами. Больше мы никогда не встретимся.

Уверена, что к этому моменту ты обнаружил, что многое из того, что ты обо мне думал, было ложью. Я не могу просить прощения за мой обман, ибо тот был намеренным и целеустремлённым. Я говорила с намерением ввести в заблуждение, от начала и до конца. За это я не заслуживаю прощения — хотя я верю в то, что мои действия были во служение правому делу… я не буду ждать, что ты согласишься.

Единственным утешением, которое я могу тебе дать, является следующее: причиняя боль тебе, я причинила боль себе. Единственной правдой во времени, которое мы провели вместе, было то, что я полностью и истинно влюбилась в тебя — что отнюдь не было моим намерением. Ты был моей самой лучшей ошибкой. Твоя любовь, и сила твоего непоколебимого доверия разорвали на части врата, сторожившие вход в моё сердце. Я никогда не чувствовала такого прежде, и скорее всего никогда не почувствую в будущем.

В твоих глазах я стала новой женщиной, и эта женщина нежно любила тебя. Если возможно, я бы предпочла, чтобы ты запомнил меня такой, какой я была с тобой. Если бы я могла выбрать свою жизнь, то я выбрала бы жизнь с тобой. Я бы вышла за тебя, и была бы той женщиной, которой ты меня считал — но это было не суждено.

Не ищи меня. Женщина, которую ты любил, существует лишь в вымысле наших сердец. Ища её, ты лишь продлишь свою боль.

С любовью,

Алисса.

Он держал письмо онемевшими пальцами, читал его заново, и не мог поверить. Это не должно было являться правдой, просто не могло. Там не было обещания будущего, не было непонимания, которое можно было бы исправить. Эти слова содержали лишь гнетущее разочарование.

— Плохо выглядишь, парень.

Грэм кивнул, и отдал Алану лампу. Тщательно сложив письмо, прежде чем уйти, он забрался в седло Пеббл. Его горло свело, но он сумел выдавить «Благодарю», прежде чем повернуть кобылу, и направиться к Замку Камерон.

Добравшись туда, он обнаружил некую медведицу, дожидавшуюся его у главного входа. Грэйс протянула ему лапки, и он поднял её, держа на сгибе локтя.

— Ну? — спросила она.

— Это было просто прощание, — сумел произнести он, пройдя немного. — Ничего больше.

Она похлопала его по щеке мягкой лапкой, а потом обняла за шею:

— Мне жаль.

Когда он достиг двери в апартаменты Торнберов, Грэм поставил её обратно на пол.

— Скажи вместо меня Мойре. Я бы предпочёл, чтобы она не спрашивала об этом меня, или ещё кому-то рассказывала.

Войдя в переднюю комнату, он нашёл свою мать, которая сидела, попивая чай. Он был удивлён. Для неё было необычным бодрствовать дольше пары часов после ужина. Она указала жестом на стул рядом с собой.

Он сел, но долго молчал. Когда она ничего не сказала, он в конце концов проявил инициативу:

— Ты не спишь.

Роуз поставила чашку, глядя на него усталыми глазами:

— Какая мать может спать, когда её ребёнок испытывает боль, бродя в ночи?

— Ты в этом не виновата.

— Вина редко имеет значение в сердечных делах, — ответила она.

— Я был глупцом.

— Любовь часто глупа, но это не делает тебя глупцом. Мудрецы знают, что в немногие вещи в этом мире имеют истинную ценность, и любовь — одна из них. Вот, почему мы столь многим рискуем ради неё.

— Лишь глупец полюбил бы ту, кто не отвечает взаимностью.

Его мать снова отпила чаю, подняв бровь на его ответ:

— Так вот, что ты думаешь? Что она тебя не любила?

Письмо всё ещё жгло ему грудь, где оно лежало за пазухой, но он сказал «да» молчаливым кивком.

— Она была виртуозной актрисой, не могу отрицать, — сказала Роуз, — но даже онане могла ослепить мои глаза. Она говорила правду, когда пришла ужинать с нами.

Он ожидал иного ответа. Сам он был уверен в Алиссе, когда она сомневалась в себе, но теперь, увидев письмо, он обнаружил, что его вера в любовь поколебалась. Обнаружить, что его мать невольно подтверждала то, что Алисса говорила в своём тайном письме…

— Как ты можешь такое говорить?

Роуз печально засмеялась:

— Не знаю, Грэм. При всех моих логике и уме, есть некоторые вещи, которые я знаю, на самом деле не понимая, почемуя их знаю. Какие-то женщина сказали бы, что это интуиция, но согласно моему опыту, люди часто используют слово «интуиция» просто для того, чтобы поддержать то, во что верят. Из-за этого я не люблю это слово, но в данном случае я не могу предоставить объяснение лучше этого.

— Я не знаю, что делать.

Его мать потёрла свои глаза, но промолчала.

В голове Грэма промелькнули дюжины вещей, мыслей и эмоций, переплетённых и свитых друг с другом. Его разум разрывался, а его тело ощущало нужду встать, и сделатьчто-нибудь. От фрустрации, боли и печалиему захотелось свернуться у матери на коленях, как он делал, когда был маленьким. Но он не мог озвучить эти чувства, как и не мог искать утешения детством. Те дни миновали.

— Мне больно, Мама. Я должен что-то сделать. Что бы ты сделала? — спросил он голосом, надломившимся, несмотря на его усилия.

— Нет хорошего совета, — призналась она. — Терпение — определённо, но это не поможет тебе вернуть потерянное, а лишь сведёт душевное смятение к минимуму. Ты действительно хочешь, чтобы я сказала тебе, что делать?