Елизавета Дворецкая - Дар берегини. Последняя заря [litres]

Однажды утром, незадолго до Купалий, Ельга сидела на крыльце и наблюдала за упражнениями дружины. Свена не было дома, Ружана возилась в детьми в избе. В ворота въехали три всадника, по виду не здешние: двое мужчин и отрок лет восемнадцати – рослый, с продолговатым лицом с темно-русыми кудрями, несколько запыленными в дороге.

– Кого вам? – обратился к ним оружник у ворот.

– Свенгельда, – первым заговорил почему-то отрок, хотя старшие молчали.

– Воеводы нет дома, после зайдите.

– Тогда хозяйку. Она дома?

– Хозяйку тебе? – Оружник удивился. – С чего это я тебя к хозяйке пущу?

– Я ее брат, дубина! – сорвался отрок. – Лютобор из Лютославля, Ярогостев сын!

– Брат?

– Он правду говорит! – подтвердил подошедший Шатун. – Будь жив, Ярогостич! Вырос ты, не признать, я сам не сразу разглядел. Истинно муж! Не женился?

– Нет покуда, – буркнул Лютобор, отходя от досады. – И ты будь жив. Где зять мой?

– В село по делам отъехал, к вечеру будет.

– Скорее бы. Новости у меня… отец прислал…

– Сильно важные?

– Да закачаешься.

Оставив лошадь, парень прошел в избу, мимоходом бросил любопытный взгляд на Ельгу. Ей тоже было любопытно, какие-такие вести привез древлянский шурин Свена, но она не пошла в избу, позволив Ружане встретить его наедине. Может, у них семейное дело какое…

Однако очень скоро ее позвали в дом. Кудрявый Лютобор уже сидел у стола и пил квас с видом работника, успешно завершившего трудное дело; теперь Ельга увидела в очертаниях его лба и глаз нечто общее с Ружаной. Сама невестка вышла ей навстречу с потрясенным видом.

– Вот так дело… Помнишь, давеча смеялись мы, что-де ты за Боголюба идти хочешь?

– Помню. Что, опоздала я – он другую взял? – усмехнулась Ельга.

– Марена его взяла! Земля позвала! Помер он!

– О-о-о… – Ельга не нашла слов и покосилась на Ружану.

В тот вечер Ружана пожелала бывшему мужу, «чтоб его Марена в ступе прокатила». Услышала ее Владычица Кощного. Правда, дивиться нечему: Боголюб, когда Ельга видела его семь лет назад, уже был старцем на шестом десятке, а теперь перевалил на седьмой.

– И что? – обратилась Ельга к парню. – Кто теперь князем древлянским будет?

– Неведомо, – Лютобор, до того с ней не знакомый, бесстыдно оглядывал столь взрослую деву с головы до ног. – Не избрали еще. К отцу только гонец пришел. Он меня сюда снарядил. Чтоб воевода знал… Это ты, что ли, та Ельгова дочь, за какой из Малина два посольства ездили, а назад никто живым не вернулся?

– Боголюб вернулся. Мы с ним за обиды рассчитались – старшим над всеми князьями деревскими его сделали.

– Что говорит отец – кого теперь в князья посадят? – спросила Ружана.

Она не улыбалась, и яркий румянец, появлявшийся на ее лице от любого сильного чувства, не вязался с тревожным взглядом. Уже семь лет как она покинула родные края, но связи с ними не потеряла: всякую зиму Свенгельд ездил в Дерева по дань, на несколько дней останавливался в Лютославле и привозил новости о ее семье. Сами Лютославичи раза два в год приезжали в Киев, привозили товары, главным образом меха, шкуры, мед и воск, покупали взамен хорошее железо, бронзу, серебро, греческие ткани. На них в земле Деревской косились, даже бранили «киевскими прихвостнями» и еще по-всякому, но не трогали: кому же была охота иметь дело с воеводой Свенгельдом и его дружиной? Зато благодаря этим связям Лютославичи разбогатели и приобрели вес. Женитьбе Свенгельда на Ружане ее родня семь лет назад не очень-то обрадовалась, но деваться было некуда, и теперь все их благополучие строилось на связях с Киевом. Свен тоже понимал выгоды этой связи и старался родичей жены держать в довольстве.

Боголюб-Мал, тоже Киевом возведенный в звание старшего князя всей земли Деревской, Лютославичам оказывал честь. Зависимые от киян, они старались держаться друг друга. Но что будет теперь? Кто окажется новым князем деревским и как он взглянет на близкое родство Лютославичей с тем, кто ежегодно собирал с них дань? Это преимущество не без привкуса позора при дурном обороте дела могло погубить родичей Ружаны. Они понимали это и сами, потому и поспешили уведомить того, кто был их главным защитником.

– Неведомо пока. Перед жатвой будет вече, тогда старцы решат. Да отец опасается, как бы большого раздора не вышло.

Ружана и Ельга переглянулись. При тесной связи Свена с землей Деревской это слишком близко касалось их. Едва пройдет полгода, и ему снова идти собирать дань. Признает ли новый деревский князь обязательства старого? И не придется ли русам вновь утверждать свои права силой оружия?

Опасаясь, как бы тайна не выпорхнула со двора прежде времени, они не сказали даже десятским. И на княжий двор новость попала только на следующий день, когда ее отвез туда вернувшийся поздно вечером Свен.

Ингер, которого Свенгельд застал в гриднице, выслушал его молча, внимательно, но по глазам его было видно, что смерть Боголюба, весьма важное событие сама по себе, сразу навела его на какую-то другую мысль. Другую? О чем, ляд его бей, он может еще думать?

– Это означает, что наши прежние докончания с Деревами разорваны? – спросил Ингер, когда Свен замолчал.

– Это значит, что с нового князя нужно взять подтверждение и новую клятву соблюдать те докончания, – отрезал Свен. – И я получу их, кто бы он ни был.

– Кто может им стать?

– Прах его знает. Но хоть сам Кощей – все будет по-прежнему. Иначе я их опять вразор разорю, и они это знают!

– И что говорят твои родичи-древляне: они изберут нового князя сейчас или дождутся осени?

– Князя выбрать – нужно вече собирать, а вече у них в обычае созывать осенью, после Дожинок. И оттуда же он, кого изберут, в гощение поедет, чтобы все свои роды обойти и со всеми чару богам поднять.

– Стало быть, к зиме, когда придет пора платить дань, новый князь уже должен быть избран. И тогда он сможет принести мне те клятвы верности, какие ему самому уже принесли их старейшины.

– Чтобы принять эти клятвы, тебе, княже, стоит побывать там самому, – заметил Ратислав.

– Пожалуй, что и побываю, – раздумчиво ответил Ингер.

Он еще не решил, как быть, но чувствовал, что новость эта открывает немалые, давно желанные возможности…

Миновали Купалии – самые странные в жизни Ельги. Она выходила на луг, где собирался народ, заводила девичьи круги, но в лес собирать травы Свен ей идти запретил. Весь день и вечер вокруг нее находились его люди; оружники не спускали с нее глаз во время игрищ, сидели и лежали вокруг нее на траве, будто десяток сторожевых псов. Свен боялся, что кто-то попытается, пользуясь древним обычаем, ее умыкнуть. Из родовитых искателей ее руки в Киев на Купалии прибыл только Кольберн, но отсутствие на виду остальных не могло притупить волчью осторожность Свена. Каждый шаг Ельги сопровождали десятки пристальных взглядов, а простой народ таращился и похохатывал, пытаясь углядеть, к кому благосклонна столь дорогостоящая невеста. Ведь это было первое лето в жизни Ельги, когда могла идти речь о ее замужестве – до того ее положение этого не допускало. Когда же стемнело и зажглись костры на высоких берегах над Днепром, Свен увез ее домой и запер ворота.