Елизавета Дворецкая - Дар берегини. Последняя заря [litres]

Беспокойство, к счастью, оказалось напрасным: Константин, будучи соправителем Романа, своего тестя, тоже утверждал договор, составленный еще при старике, и его имя значилось среди имен его соправителей, уже умерших или свергнутых. При переходе власти, таким образом, договор сохранял силу, а Константин получал возможность свалить вину, если что-то пойдет не так, на «господина Романа», который, по его мнению, в жизни совершил множество разных ошибок.

Из резного ларца, сняв перед глазами Ингера золотую печать, старший посол вынул свернутую трубкой грамоту. Развернув пергамент, выкрашенный в голубой цвет, читал записанное серебряными буквами:

– Великий князь русский и бояре его пусть посылают в Греческую землю к великим цесарям греческим сколько хотят кораблей с послами своими и с купцами. Те послы и гости, которые будут посылаемы князем русским, пусть приносят грамоту, в коей написано, что князь русский послал столько-то кораблей, чтобы из этих грамот мы узнали, что они пришли с мирными целями…

Перечислялись имена князей и великих бояр, включенных в договор: эти люди имели право посылать свои товары, но Ингер должен был вписать их имена в грамоту, без чего их не пустили бы на торг и сочли захватчиками.

Ингер и Ельга-Прекраса, в лучшем красном платье, сидели на престоле, княгиня держала на коленях Святослава, одетого в белый кафтанчик, точь-в-точь такой, как у отца, с золочеными пуговками и красной отделкой. Ельга-Поляница в розовом платье сидела на креслице слева от престола, Свенгельд со своим любимым мечом стоял у нее за спиной – так подчеркивалось их родство с князем, особое положение среди киевской знати. Греки этому ничуть не удивились: они еще помнили не столь давние времена, когда высшие титулы в империи ромеев носили сразу пятеро мужчин-василевсов и две женщины-василиссы. Их не удивило то, что Ингер объявил своими соправителями жену и единственного сына, чтобы включить их имена в договор.

«Это весьма разумное установление, – говорили греческие царедворцы еще прошлым летом, когда Ивор и Вуефаст объясняли им желание Ингера. – Бог может прервать жизнь человека, когда будет его высшая воля, и если у правителя уже есть наследник, разделяющий с ним трон, это поможет избежать волнений, неизбежных при переходе власти в другие руки».

Греческие цесари – старый Роман, его сыновья Стефан и Константин, а еще другой Константин, муж Романовой дочери, царицы Елены, – прошлым летом заверили договор клятвой в придворном храме. Теперь это предстояло сделать Ингеру и его приближенным. На другой день князь оправился на Святую гору. Идолы нарядили в нарочно для них сшитые одежды, а черепа древлян, шесть лет назад принесенных здесь в жертву, убрали с глаз: грекам не стоило их видеть.

К подножию идола Перуна сложили щиты Ингера и его старших бояр – Свенельда, Ивора, Ратислава, Вуефаста, Славона, Бергтура, Хольмара, Радилы, – на щиты каждый положил свое оружие и драгоценное обручье.

– Да не укроет меня мой щит, да поразит меня мое же оружие, да буду я рассечен, как золото, если нарушу мир и любовь с греками, устрановления договора нашего, – провозгласил Ингер, глядя в деревянный лик божества под красной шапкой. – Да будут они вечны, пока солнце светит и мир стоит!

Только Кольберн не стал класть свое «кольцо клятв», а вместо этого поклялся на кресте в руках священника посольства, отца Зосимы.

Греки стояли на почетных местах, сложив руки в широких рукавах и снисходительно поглядывая на языческие обряды; однако они должны были удостовериться, что варварские вожди принесли клятвы, пусть даже именами своих ложных богов.

После этого в гриднице снова был пир, и Ельга-Поляница опять подносила гостям чаши – Ельга-Прекраса не справлялась одна с таким наплывом знатных гостей, которых никак нельзя было обидеть. Домой она добралась совсем без сил и всей душой желала, чтобы греки поскорее убрались восвояси и в город вернулся покой.

Впрочем, уехать греки должны были не одни. Вместе с ними отправлялся обоз с товарами, чтобы успеть начать торговлю еще этим летом. Обычные сроки отъезда таких обозов, установившиеся еще со времен старого Ельга, уже прошли, и приходилось спешить: шесть недель на путь туда, еще больше обратно – на саму торговлю оставались считанные недели, иначе купцы не успели бы вернуться в Киев до того, как Днепр покроется льдом. Откладывать это дело до следующего лета Ингер не хотел: дары от Романа, полученные два года назад при устье Дуная, уже почти все разошлись на подарки боярам и соседним князьям, помогавшим ему собирать войско. Без свидетельств своей удачливости и щедрости ни один князь долго на столе не усидит, требовалось пополнить запасы цветных одежд и серебряных чар.

Свои лодьи снаряжал и Свенгельд. В прошлые годы, до войны с греками, один раз он съездил в Царьград сам, один раз послал Фарлова, ныне покойного. Теперь, когда торговля возобновилась, приходилось решать, кого поставить старшим над дружиной.

– Не хочешь ли ты съездить, а, рыжий? – сказал Свенгельд однажды утром, пока его оружники завтракали. – Ты человек надежный, разумный, товар довезешь в целости и грекам себя провести не дашь.

У Ельги оборвалось сердце, и предчувствие не обмануло – Свен смотрел на Асмунда.

Тот положил ложку, выпрямился. Ельга замерла, сама не зная, чего хочет. Жаль было отпускать его на такой долгий срок – если купцам не повезет, они могут вовсе не вернуться до следующей весны. Но она понимала, что это поручение – честь.

– Повелишь – поеду, – лишь миг помедлив, Асмунд кивнул и улыбнулся. – Чай не в Йотунхейм.

И только потом, когда разговор перешел на другое, будто между делом взглянул на Ельгу.

Летний дождь постукивал по навесу крыльца.

– О, гляди! – Стоя под навесом, Ельга обернулась к Асмунду. – От Ингера отрок прибыл.

– Гостята, – Асмунд знал всех гридей, и старых холмгородских, и новых, набранных после первого греческого похода. – Видно, за Свеном.

– Они про грамоту будут говорить?

– Да уж пора бы поговорить. Если в неделю обоз не выйдет, то как бы не пришлось нам на Греческом море зимовать.

– И тебя впишут? – поддразнила его Ельга.

– И меня.

Ельга глубоко вдохнула, но постаралась скрыть огорчение. Теперь, когда она больше не была госпожой медовой чаши, ее заботы и дела сузились почти до одного Свенова двора, и Асмунд стал занимать в ее мыслях куда больше места, чем раньше. Лишиться его на четыре месяца, если не на год, было очень огорчительно.

– Зато я вернусь прославленным и богатым, – не без насмешки продолжал Асмунд, тоже скрывая огорчение.

Но оба они знали: даже если бы Асмунд завоевал Царьград, ровней законной дочери Ельга ему все равно не стать… Так может, и к лучшему, если он надолго уедет, а тем временем ее глупая страсть пройдет и она сможет подумать о достойном устройстве своей судьбы.