Елизавета Дворецкая - Дар берегини. Последняя заря [litres]

– Я взял довольно. Но никого еще одна дань не обеспечила на всю жизнь. Князю должно иметь постоянные прибытки, и это – ежегодная дань с подвластных земель. К древлянам я буду ходить сам. Тебе я предлагаю угличей. Не хочешь – не бери, у меня найдутся люди.

– Не тебе одному боги дали удачи! – вставил Стенкиль.

– Удачей со мной тягаться хотите? – Свен выразительно положил руки на пояс и усмехнулся.

– Зимой поглядим, у кого ее побольше окажется! – Ингер, глядя на него с высоты стола, улыбнулся, будто они шутили.

– Высоко ты ценил мою удачу в те дни, когда она была тебе нужна и служила тебе… Без нее… одни норны знают, сидел бы ты сейчас на столе моего отца или нет.

В ярости Свен припомнил Ингеру самый тяжелый, самый унизительный день его жизни – когда кияне хотели отнять у него стол и править сами собой, и только Свен удержал их от этого.

Ингер побледнел. Тот день он хотел бы навсегда забыть и не мог простить его никому из причастных. А Свену – более других.

– Удача… как человек… подвержена переменам, – тяжело дыша, заговорил он. – Она бывает больной… но выздоравливает, если есть воля богов. Боги не оставили меня… и удача моя окрепла. Я более не нуждаюсь… в подпорках. А вот ты… – Ингер глубоко вдохнул.

– Что – я?

– Я никому не должен доказывать, что удача со мной, – Ингер кивнул на Дионисия и на грека-скопца с его принадлежностями для письма. – Мой первый поход на Романа был неудачен, но во втором я добился всего, чего хотел, не проливая крови, не потеряв ни одного человека! Теперь у меня есть договор с цесарями. Они допустят на торги тех людей, которые привезут грамоту от меня. Чьи имена я прикажу вписать в эту грамоту. Я готов вписать туда имена и твоих людей. Ты ведь не был ни в первом, ни во втором походе на Греческое море. Однако я готов разделить с тобой плоды моей победы. А иначе… тебе придется самому съесть всех древлянских бобров и вевериц.

Свенгельд не ответил. Во время второго похода на греков он оставался в Киеве, чтобы хранить стольный город и землю Полянскую. Его права на торговлю обеспечивала их договоренность с Ингером. И теперь Ингер использовал эту договоренность, чтобы заставить его склониться.

Эти холмгородские, как видно, думают, что в земле Деревской бобры и куницы под деревьями лежат, знай собирай. Что древляне все на рушнике выносит и с поклоном подают. Что если шесть лет назад кияне одолели в битве на Рупине, то теперь со сбором и дитя малое справится.

– И ты уверен, что соберешь у древлян столько же, сколько собирал я? – намекнул Свен.

– Князь больше соберет! – с вызовом ответил Ратислав. – Княжеская удача побольше твоей будет!

– А хочешь тягаться – вот тебе и случай! – добавил Ивор. – Ступай к угличам. Возьмешь Пересечен, соберешь у них больше, чем мы прошлый год собрали – ну, тогда удаче твоей честь и хвала!

– И пусть за тобой останется половина! – Ингер прикоснулся к золотому обручью, что означало «даю слово». – Мы договорились? Тогда пусть Асмунд греку растолкует, как его имя писать.

– А то рун таких у греков нет, – хмыкнул Хольмар.

Отгоняя волнение и ярость, Свенгельд прикинул, с чем он остается. Древлянскую дань следующей зимы у него отнимают, давая взамен сбор с угличей, который еще то ли будет, то ли нет. Пересечен пытаться взять – там и голову сложить можно, как Фарлов. Уж не на то ли Ингер и надеется? Иначе как грабежом и подлым разрывом уговора это все не назовешь. Без него этот щенок давно бы глодал кости у себя на Волхове – и вот его благодарность!

Зато пятилетние запасы бобров и прочего Свен сможет отослать в Царьград и продать там. Без воли Ингера его товары не выйдут на царьградский торг, и выгода этого предложения не позволяла его отвергнуть.

Но дань древлянскую он терял навсегда. Ивор, Ратислав, Стенкиль и прочие Ингеровы люди тоже не раззявы, и однажды забрав что-то в руки, назад не отдадут.

Боголюб мертв, вспомнилось Свену. Древляне могут посчитать прежний договор утратившим силу. А кто будет новым князем и до чего Ингер с ним договорится? Взять больше дани… А пусть-ка попробует.

Понимая, что все на него смотрят и следят за каждым движением, Свен все же передвинул ладонь и коснулся рукояти Друга Воронов. Ратислав переменился в лице, словно ожидал выпада, телохранители напряглись. «Подскажи, ну!» – мысленно потребовал Свен. Он очень редко сам обращался к Другу Воронов, но случай был особенный.

И ответ пришел.

«Всякий может счесть свою удачу большой, но никому не дано знать, долго ли ему осталось», – раздался в мыслях голос старого Нидуда.

Уж тот знал! Пленив Вёлунда, воображал, будто поймал удачу за хвост, но лишился сыновей, дочери, а потом и ценного пленника.

Слова Нидуда можно было отнести как к Ингеру, так и к самому Свену. Но отнести их к себе Свену даже в голову не пришло.

– Асмунд едет в греки и везет мои товары, – начал он перечислять, глядя в лицо Ингеру. – Я иду в угличи. Ты идешь в Дерева. Дадим случай норнам прясть их пряжу, и к весне мы будем знать, чья удача сильнее.

«И кто по-настоящему достоин сидеть на этом столе!» – мысленно добавил он.

– Пиши! – не отводя от Свена глаз, Ингер кивнул греку.

– Это из-за тебя все, – сказал Свен сестре, выпив пива и успокоившись немного.

– Из-за меня? – всплеснула руками изумленная Ельга. – Да что я сделала?

– Ты передала чашу этой… перевознице! – сказал Свен как выплюнул; это он пустил в ход слово «перевозница», охотно подхваченное дружиной. – Семь лет ты была все равно что княгиня. Он считался с тобой и со мной! А теперь ты кто?

– Я – Ельгова дочь! – запальчиво ответила она. – И умру ею, пусть он еще хоть пять таких выдр моим именем наречет! Но как я могла не передать чашу, если мы… и ты тоже! – так уговорились еще семь лет назад!

– Ну а теперь он думает, что с ним боги, а меня плевком сшибить можно!

– Он еще за это поплатится, – бросил Асмунд. Он мало вмешивался в разговор, но был немного бледен и оскорблен за детей Ельга. – Он, князь, сестрич самого Ельга Вещего, взял в водимые жены девку с перевоза, никем незнаемого отца дочь… Он сам уронил свою честь, и какой удачи он хочет! Откуда возьмется? Будет ему коза медом доиться, как же! Его удачей были вы! Ты, Свен, был в войске, когда древлян разбили. Ельга была госпожой чаши, и оттого его удача так окрепла. Подпорки ему не нужны, ты слышал! Вы были его ногами, а не подпорками! Он лишился одной, а теперь сам отшвыривает вторую!

– Вот пусть-как он в Дерева сходит… без подпорок! – буркнул Свен. – А я погляжу, сам ли воротится или его на санях привезут!

Ельга взглянула ему в лицо и похолодела. Свен был почти спокоен, но в его серых глазах тлела непримиримая ярость. Ингер за семь лет слишком плохо его узнал, если думал, что ради греческой грамоты Свен простит оскорбление и уступит древлянскую дань. Эту дань Свен считал своей, это он бился за нее еще до того, как Ингер прибыл в Киев. Отнять ее у Свена было не легче, чем вырвать добычу у голодного волка из зубов. И если Ингер думал, что ему это удалось и все на этом кончилось, то у Ельги крепло тревожащее убеждение, что в этот день все только начинается.