Елизавета Дворецкая - Дар берегини. Последняя заря [litres]

– Но такие браки случались! Иначе откуда брались бы люди, которые ведут род от конунгов по женской ветви? И это не мешало им…

«…притязать на престолы своих дедов», хотел сказать Ингер, но опомнился: именно таких притязаний со стороны будущих детей Ельги он хотел избежать. И закончил:

– Быть достойными людьми!

– Не смогу сказать того же о себе. Мне будет больше чести, если я умру незамужней, чем сменю отцовский род на такой, какой много ниже!

Ельга могла бы рассказать Ингеру, откуда берутся такие браки. Или из слабости старых вождей, которым очень нужна поддержка какого-нибудь сильного вождя с дружиной, или… из слабости знатных дев, не сумевших одолеть увлечения красивым парнем из числа отцовских хирдманов. Здесь у Ельги совесть была нечиста, но это только укрепило ее дух. Если она старается не думать об Асмунде, то уж не для того, чтобы достаться Ратьше!

– Ну так кто же тебе равен? – Прекраса в отчаянии всплеснула руками. Она чувствовала, что надменная решимость Ельги тверда как скала, и не знала, как разбить эту скалу. – Кого же ты хочешь? И Кольберн тебе нехорош, а уж он от одних с тобой богов род ведет! Цесаря, что ли, из Царьграда прикажешь тебе высватать?

Царьград… На днях туда отправляется обоз… товары Свена… Асмунд…

И чудная мысль сверкнула у Ельги в голове.

– А почему бы и нет? – немного подумав, она улыбнулась. – Чем мой отец был хуже цесарей, когда он с них дань брал? Они живут богато, земли, сказывают, под рукой столько имеют, что за год не объедешь. Кольберн целое лето по ней ходил, а краев не видал. Такой жених мне будет в версту. Прикажи, – она взглянула на Ингера, – пусть твои люди мне в Царьграде Кос…нитина цесаря посватают! За такого жениха пойду.

Ингер проглотил смешок, попробовал подыскать возражение… Покрутил головой, взял белую расписную кружку со стола, глотнул кваса. Желание Ельги выглядело безумным, но с каждым мгновением все больше нравилось ему.

Да если бы его сестра была в Царьграде за василевсом! Уж тут не пришлось бы за каждую паволоку ратью идти. И честь, и выгода, и почет! Тут-то примолкнут все недруги его – и в своей земле, и в окрестных.

Он взглянул на жену: Прекраса едва удерживала слезы, а в голубых глазах блистал гнев.

К удивлению Ингера, жена хотела во что бы стало оставить Ельгу в Киеве. Он не понимал, зачем ей это, но если Прекраса хочет держать возле Святки его названную мать, значит, так надо. И она не будет рада, если Ельгу увезут в Царьград.

– Вот что! – подумав, Ингер хлопнул ладонями по коленям. – Будь по-твоему. Прикажу Вуефасту, чтобы сватал тебя за цесаря. – Он коснулся золотого обручья, подкрепляя обещание. – Но и ты поклянись: коли цесарь откажет, пойдешь за Ратьшу.

На лице Прекрасы отразилось облегчение: она увидела в этом способ устроить все по-своему.

Но и Ельга была не так заносчива, чтобы верить в брак с цесаревым сыном. На пирах ей приходилось не раз беседовать с Дионисием, и она знала, как высоко цесари ценят свой собственный род. Настолько, что не выдают дочерей замуж и держат дома до старости, лишь бы не уронить себя недостойным родством. Если она примет это условие, брак с Ратиславом станет почти неизбежным.

Асмунд… Сердце дрогнуло, и Ельга так переменилась в лице, что Ингер это заметил. Она не позволяла себе даже думать … Имея на груди мешочек с землей с отцовской могилы, она не смела даже помыслить о браке с человеком, который с отрочества носил оружие в дружине сперва ее отца, потом брата. Поэтому пыталась подавить свое влечение к нему, не видя для него никакой законной возможности. Но от нее хотят согласия на брак с человеком, который ничем особенным не лучше Асмунда! Пойти на бесчестье, которое в придачу принесет горе ей самой и Асмунду тоже.

«Как бы там ни сложилось, – сказал ей Асмунд три года назад, весной, когда Кольберн еще притязал на киевский стол и на ее руку, – если тебе понадобится защитник… человек, на которого ты сможешь положиться во всем, чего бы ни решила сделать… Могу без хвастовства заверить, что мои надежды одолеть этого беззубого змея не хуже, чем у любого другого…»

Как наяву она слышала его голос – пониженный от волнения, тихий, но полный отчаянной решимости.

– Если цесарь меня отвергнет, – медленно заговорила Ельга, примериваясь к новому замыслу, – я буду знать, что мне не суждено притязать на очень знатного мужа… И тогда я… смогу выйти за достойного человека, который не владеет державами и не ведет род от богов. Но люди возмутятся, если я или ты выберем одного, не дав остальным случая попытать свою удачу. Знаешь, как это в былые времена делали…

– Как? – Ингер еще не понял, к чему она клонит.

– Пусть тогда все достойные состязаются за меня. Пусть боги укажут, кого они предназначили мне. Кто одолеет, за того я и пойду. Иначе никак! – Ельга положила руку на грудь, где таился под платьем мешочек с могильной землей, призывая дух отца в свидетели.

Подавляя досаду, Ингер смотрел ей в лицо. Зеленые искры мерцали в янтарно-карих глазах, лицо сияло воодушевлением, уверенный взгляд разил, как невидимая стрела. Иначе как в сказание эта дева не уйдет из отцовского рода!

Судьба отняла у Ельги медовую чашу власти, но этот священный мед струился в ее крови.

– Ладно, – Ингер махнул рукой. – Я согласен.

Ратислав ведь боец не из последних. Кто тут ему ровня?

С чувством одержанной победы Ельга вышла из дома, и в каждом шаге ее сказывалось такое торжество, будто она ступает по солнечному лучу. Блестела под солнцем золотисто-рыжая коса, гриди, челядь, всякий народ не сводили с нее глаз, будто само то, как она проезжает по двору к воротам, было событием, которое стоит увидеть.

И только выехав с княжьего двора, с веселым испугом воображая ярость Свена, когда она будет ему об этом рассказывать, Ельга опомнилась, и у нее оборвалось сердце.

Божечки, а что если цесарь примет ее сватовство?

Семнадцать лет подряд княгиня Горянь выходила на «божье поле» близ города Малина со священным серпом – зажинать все нивы земли Деревской. Но вот снова пришла пора жатвы, а спелые ржаные колосья напрасно клонили головы к матери-земле, моля избавить их от тягости. После смерти Боголюба маличи еще не избрали нового князя, и некому было начать жатву на «божьем поле».

Больше медлить с этим делом было нельзя – от правильного начала жатвы зависел урожай по всей земле, – и в Малине собралось вече. Съехались главы родов, ведущих свое начало от праматери Малы и ее сыновей – новый малинский князь избирался из их числа. В святилище принесли в жертву черного барашка, призвали чуров помочь делу и сели в обчине на длинных скамьях – умудренный отцы и деды, с длинными бородами, в длинных белых насовах, каждый с посохом, увенчанным головой «деда» и означающего высшую власть в роду. Женщина в обчине была только одна – старая Горянь. Вся в белом, будто птица Нави, она сидела у верхнего края стола, слева от пустого места во главе. К столу был прислонен княжеский посох – самый старший «дед» над «дедами» всего племени маличей, именуемый Малом. Тот, кому ныне он будет вручен, получит и новое имя – Мал. Перед Горянью лежал на столе священный серп – его возьмет водимая жена того, кто будет избран. Без сожалений Горянь ждала того часа, когда расстанется с ним. Все ее мысли были в Нави, с тем, с кем она прожила более сорока лет и теперь, ощущая себя осколком ушедшего века, не желала ничего иного, кроме как скорее уйти вслед за главой своего дома.