Майкл Суэнвик - Мать железного дракона

— Со мной только что такая странная вещь приключилась — и вообразить трудно. — Она чувствовала, как из памяти испаряются подробности, но пока еще, ненадолго, улавливала их суть. — Мне явилась Богиня и объяснила, что жизнь, смерть и грезы — это три стороны одной монеты. А потом она…

— Пришло мне время умереть, — сказала Хелен. — Не пытайся меня остановить, я уже все решила.

Можно спасти кому-нибудь жизнь, но только на время.

Наконец после долго и опасного путешествия Кошка и Хелен добрались до Края Мира. Увязшие в межсезонье гостиницы, в основном зашторенные и с закрытыми ставнями; кондитерские и залы для патинко — они прошли мимо этой навязчивой мешанины, но как только ступили на пляж и повернулись к ней спиной, все исчезло. Налетевший с Океануса ветер оказался холоднее, чем им обеим бы хотелось. Но обе терпели и не жаловались. Дальше за морскими водами не было больше никакой суши, никакого дальнего берега, где могли бы в конце концов упокоиться холодные волны. Только бесконечное море, поднимающееся из ниоткуда, безо всякой конечной точки, вечно в движении.

Стоя на галечной полосе; слушая, как волны с грохотом врезаются в берег, а потом с шипением откатываются; чувствуя на лице соленые брызги, Кошка поняла, что Хелен собирается с силами — так дама ее поколения в юности подбирала свои нижние юбки. С тихим достоинством Хелен сказала:

— «Выйду на воздух. Может, задержусь немного» [150].

— И что же, во имя семи адов, это значит? — спросила Кошка.

— Ничего, — со вздохом отозвалась Хелен В.

Меж ними разверзлась пропасть времени. Наконец Хелен сказала:

— Когда меня не станет, ты будешь по мне скучать.

«Ну да, конечно», — подумала про себя Кошка. А вслух сказала:

— Может, и буду.

После того как слова необратимо слетели с губ, она уже не была уверена, сказала ли их, только чтобы порадовать старушенцию, или это была правда, как она есть.

— Дай-ка я кое-что тебе расскажу, — сказала Хелен непривычно серьезным тоном. — Это я поняла, когда умерла моя мать. Готова? Крепись. Тебе от меня никогда не избавиться. Никогдашеньки. С таким же успехом ты избавишься от своего дракона, кошмаров, грез или прошлого. Если уж кто устроился пожить у тебя в голове, то никуда потом не денется. Станет частью тебя.

— Э-э-э?

— Именно. Оставляю тебе все свои мирские и духовные богатства. Удачи тебе в поисках, а если они увенчаются успехом, еще больше удачи понадобится, чтобы отличить одно от другого.

Кошка мысленно закатила глаза:

— Вот уж по твоему нескончаемому тявканью я точно скучать не буду.

— Тише, дитя мое. Забудь все, что я сказала. Уверена, через неделю ты и не вспомнишь, кто я такая.

— Если бы.

— Слушай, чего тебе надо? Одно говорю — не нравится. Другое говорю — тоже фигня. Ты уж определись.

— Да иди ты нахер.

— Сама иди.

Они рассмеялись.

— Так что́, — сказала Кошка, утерев слезы, — что нам делать?

— Ляг и закрой глаза. — (Кошка подчинилась, хотя лежать на гальке было еще холоднее, чем стоять на пронизывающем ветру.) — Вообрази себе зеленую лужайку, сразу после дождя…

Кошка вообразила. Под ногами была влажная блестящая трава, впереди плавно убегал вверх травянистый склон. Пахло кипучей зеленью.

— А вдали горы. Высокие.

Ввысь вознеслись горные склоны, позолоченные солнцем, таких высоких Кошка никогда еще не видела, да и не представляла. Великолепные пики, укутанные лиловыми тенями и увенчанные искрящимся белым снегом. По сравнению с ними высочайшие горы Фейри и Земи казались скрюченными карликами. В душе у Кошки вспыхнуло желание туда взобраться.

— Небо облачное, облака чуть грозовые, и совершенно никаких птиц. Но внизу теней не делай. Склон чуть покруче. Не такой, чтоб прямо холм, но чтобы закрывал стоящий дальше Черный Камень. Пожалуйста, не совсем крутой! Я никуда не тороплюсь и идти могу долго.

Перед внутренним Кошкиным взором возник нужный пейзаж. В траве белели маленькие цветочки. Она вдохнула тонкий аромат — серебристый, как «Après l’Ondée» [151], встала на колени и хотела уже сорвать цветок, но тут мимо целеустремленными широкими шагами прошла энергичная сухопарая женщина. С изумлением осознав, кто это, Кошка вскочила. Фигура Хелен в отдалении становилась все меньше, меньше. Кошка запоздало сообразила, что упустила единственную возможность взглянуть на ту, которая так долго играла столь важную роль в ее жизни.

— Погоди! — крикнула она. — Погоди минуточку. Как ты узнала все?..

Хелен чуть обернулась и бесстрастно глянула на Кошку. На таком расстоянии ее лицо казалось белым овалом с черными точками глаз и тонкой линией рта.

— Прекрати воображать, — велела Хелен.

И Кошка прекратила.

Умираешь, когда умирает дух.

Иначе живешь.

Все истории должны заканчиваться. Таков железный закон бытия.

Хелен повернулась к горам и больше не оглядывалась. Она шла без раздумий и сомнений и не гадала, что лежит за этими горами. Спустя какое-то время, не короткое, но и не долгое, она пришла к Черному Камню и, точно как и было предсказано ей в пророчестве давным-давно (ведь Хелен вполне могла позволить себе внести в собственную историю небольшие правки для пущей драматичности), увидела, что Камень огибают две тропинки. Одна, утоптанная, по всей видимости, вела к забытью и реинкарнации. А куда и к чему вела (если вообще вела) вторая, едва заметная, никто из живущих не знал, ибо те немногие, кто отправлялся по ней, никогда уже не возвращались, и никаких слухов или вестей о них не доходило.

Хелен наконец добралась до края этого мира-мечты, мира-пузыря, точно так же, как когда-то добралась до края предыдущего. Ни тот ни другой ее не устроили. И теперь она была готова к чему-то настоящему — даже если окажется, что там ничего нет. «Что бы там было или не было, — подумала (или, вернее, «взмолилась» — более подходящее словечко) она, — я признаю его владычество надо мной. Я мала, а вселенная огромна и далеко превосходит мое воображение. Раз уж механизмы ее мне неподвластны, так почему должна быть подвластна моя жизнь или, если уж на то пошло, смерть?»

Последние слова?

По некотором размышлении думаю, нет.

Хелен поклонилась Черному Камню, который, как она теперь понимала, был аватаром (видимо, единственным) Богини.

— Матушка, — сказала она, — отдаюсь твоей воле. Скажи мне, что делать, и я подчинюсь.

Никогда и никому не говорила она таких искренних слов. Но ответа не последовало.

Типично — история всех ее жизней.

Долго-долго простояла она, погрузившись в размышления, у Черного Камня. И наконец сделала выбор и пошла по тропе.

…и с того самого дня жила она долго и счастливо.

Только в конце умерла.