Роберт Янг - Дом, забытый временем

Чу! Не ее ли это шаги?

Стоя в тени, он следил, как она выходит из леса: очертаниями подобна богине, волосы — что полночное небо. Застенчиво шла она к озеру, и вид ее был сладок. Она еще не видела его, и он, стремясь узреть желание в ее глазах, — а он узрит его, — выступил из тени на свет солнца и тихо позвал ее по имени.

Она обернулась и посмотрела на него распахнутыми глазами. С восхищением? Нет, со страхом. Часть Мортби, еще сохранившаяся в Телиставве, злорадствовала. Выходит, догадался он, ее в нем привлекал именно пуританин. А сексуальность, которую она столь беззастенчиво выпячивала, была всего лишь подсознательной защитой, прикрытием, призванным отвлечь внимание окружающих от ужаса, который она, старая дева, испытывала перед плотью. И красоту в Телиставве она разглядела лишь потому, что не могла даже вообразить себе близость с сатиром. Теперь же, когда близости было не избежать, она видела не красоту, но звериную сущность, и испытывала отвращение большее, нежели София или Анита. Еще мгновение — и она закричит и бросится бежать, как кричали и бросались другие… сколько их было? Так же, как давным-давно бежала от пана Сиринга, в таком же лесу — чтобы обратиться зарослями тростника..

Теперь Мортби все понял, но знание уже не принесет ему славы.

Телиставва с грустью смотрел, как девушка убегает от него вдоль берега озера. Ее вопль звенел у него в ушах. А потом он инстинктивно бросился в погоню. Когда воды сомкнулись над беглянкой и утянули на дно, в ил, он не побежал, потому что на сей раз скрываться было не от кого.

Вместо этого он стоял и смотрел на воду, пока из-под нее не показались новые ростки тростника. Лес жил по своему обычаю.

Телиставва выбрал самые лучшие побеги и остаток дня мастерил из них флейту, а когда закончил, уселся на травянистом берегу под кривым деревом, и там, у вод, что были голубее глаз возлюбленной, извлек из дудки первую грустную ноту сладкой песни о ней.

Кристофер Старк был человеком из разряда «почти»: почти умен, почти высок, почти широкоплеч, почти мускулист и почти привлекателен. Себя же он, естественно, видел таким, каким в действительности не был.

Ну, а коли восприятие себя любимого не совпадает с реальностью, то на душе не то что бы кошки скребут, а прямо-таки тигр. Тигр Старка скреб на душе непрестанно, и боль порой становилась невыносимой. Старк не мог не воображать себя кем-то большим, не мог не убеждать остальных в том, что он — некто больший, чем есть на самом деле. Довольно многих убедить удалось, а в конце, умирая, он убедил в этом и себя самого.

В двенадцать лет он похвалялся перед своей детской любовью, что когда-нибудь купит сверкающий катамаран и отправится в плавание по звездному морю, закинет там невод в черную пустоту и наловит тысячу рыбок, которыми украсит ей локоны. Детская любовь Криса потом вышла замуж за сына сосисочника и сделалась принцессой, но Крис — верный слову и подвластный тигру — купил-таки себе катамаран и отправился в солнечное море, где забросил невод в черную пустоту. Для рыбалки в космосе он годился так же плохо, как и для охоты за юбками, но тигр в душе заставил отточить навыки — да так, что со временем Крис мог посрамить и завзятых звездоловов. С презрением отказывался он от мест на траулерах бесчисленных рыболовных компаний — хотя получить таковые мог с легкостью — и промышлял в одиночку. В порты Тефии приносил поразительные уловы, обратно в море забирал поразительное похмелье. С годами росло его презрение к коллегам, оно гнало его на все большую глубину; и наконец, на закате юности он как-то забросил невод и вытащил из пустоты мертвеца.

На том его история закончилась и началась другая, но тоже его.

Мертвец дрейфовал в архипелаге Альфы Центавра, примерно в пятнадцати миллионах километров от планеты, на которой — как и на семи ее сестрах — жизни было не больше, чем в выловленном покойнике. Мертвеца Крис выловил нечаянно. Он вообще не знал о нем, пока не вытащил сети на борт — и даже тогда не сразу сообразил, что на палубу легло, сокрытое в мешанине магнитных ячеек, тело в громоздком скафандре. Нередко в хвосте метеоритов летят мелкие камни, похожие на алмазы; их жаждут мужчины, а женщины носят их в волосах. Лишь протащив невод сквозь внешний и внутренний люки грузового шлюза и вытряхнув содержимое на пол ярко освещенного трюма, Крис сообразил, что за улов ему нынче достался.

Стоило отключить магнитные захваты, как на пол — в дожде сверкающих «рыбешек» — бухнулось тело в скафандре. Крис медленно и осторожно отстегнул и снял покрытый инеем шлем. Лицо, в которое он заглянул, принадлежало очень, очень старому человеку. В уголках глаз залегли паутинки морщин, щеки ввалились, да и вообще все тело усохло. Но оно излучало некое сияние. Сияние это быстро таяло, заставляя усомниться в гибели старика, хотя глаза его уже закатились. И тем не менее, смерть его постигла, а до или после того, как жертва очутилась в открытом космосе, оставалось загадкой, и ответа на нее Крис уже отыскать не мог.

Стащив со старика остальные части скафандра, Крис обнаружил на мертвеце прогулочный наряд (явно великоватый). Крис методично обыскал карманы мертвеца, но не нашел никаких документов, только небольшой рулончик синих купюр, ручку, неисписанный блокнот и глянцевую фотографию. Ручку и блокнот Крис отложил в сторону. Деньги прикарманил — в качестве компенсации за упущенный улов. Под конец рассмотрел снимок.

После этого ему уже не суждено было стать прежним.

Снимок запечатлел девушку. Ее тело — от шеи до самых лодыжек — было скрыто строгим черным платьем, а волосы томились в плену столь же черного чепца с девственно-белой оборкой. Наряд был призван, скорее, скрыть, нежели подчеркнуть ее женские прелести, и все же красота пробивалась наружу. Она сияла с такой силой, что отодвигала на второй план мрачные серые тени комнаты, где происходила съемка. Из-под темницы чепца выбивались, обрамляя лицо и смягчая суровые черты губ и подбородка, вьющиеся золотистые локоны. Лицо девушки имело форму сердца; зеленые глаза были посажены широко, широкими были и славянские скулы. Щеки смотрелись худее, чем им полагалось, а нос был слегка вздернут. Впрочем, ни один из этих дефектов не мог нарушить близкий к совершенству образ. Что до строгого черного платья, то оно лишь подчеркивало плоский живот, округлые бедра, а еще оно, словно этакая портновская литота, выделяло налитые груди.