Рихард Швартц - Огненные острова

— Пусть подохнет, — крикнул Рендор, плюнув мне в ноги.

— Три удара на смерть — это правила, — объявил здоровяк. Не успел он это произнести, как Рендор уже бросился на меня с воплем. Видимо, других правил не существовало.

Я вытащил свой меч.

То есть, попытался вытащить. Лезвие Искоренителя Душ было отполированным и острым, словно бритва, к тому же, он всегда жаждал боя. А этот меч был мёртвой сталью и ржавым, он вышел из ножен лишь на ширину ладони, а потом застрял.

Абордажная сабля Рендора чуть не отсекла мне ухо, я ещё как раз вовремя успел увернуться. Поэтому бросив меч, я схватился за его руку с саблей, повернул, зашёл за спину парня, обхватил левой рукой его шею, развернулся и перебросил через плечо. Он ещё попытался вонзить в меня саблю, но было слишком поздно. Его тело описало дугу над моей головой, однако шея осталась там, где была. Раздался хруст, ещё громче, чем у старика, затем я отпустил его, и он упал на землю.

На штанах между его ног распространилось мокрое пятно.

Оба пирата и я взирали на Рендора, затем тот что моложе покачал головой.

— С мечом вы обращаться не умеете, мой друг, но вы всё равно хороший боец, — он наклонился и снял с Рендора ремень, разжав безжизненные пальцы, забрал абордажную саблю и вернул её в ножны. Затем снял ещё два золотых кольца с пальцев и выудил скорее тощий кошелёк из-под украшенного парчой дублета, чтобы протянуть мне ремень, саблю, кольца и кошелёк.

— Ничего другого он не заслуживал, этот парень всегда искал неприятности на свою задницу, — объяснил он. — Мне не нужно было брать его на борт, — он разглядывал меня, я же медленно протянул руку, чтобы получить свою добычу. — Мне пригодятся хорошие люди, прежде всего осмотрительный боец, — сказал он. — Я Маркос, капитан «Синей Коровы». Вы найдёте меня в «Жаждущем Кубке», но только три следующих дня, потом мы снова выходим в море.

Он подал здоровяку сигнал, тот поднял Рендора и забросил себе на плечо. Они повернулись и пошли обратно в город. Кровавый Маркос ещё раз оглянулся.

— Не забудьте про своих кур, — крикнул он и громко засмеялся, прежде чем отвернуться и уйти.

Я убрал кошелёк и кольца, а ремень с тяжёлой саблей забросил на плечо. Я сделал шаг к крепости, но потом остановился и посмотрел на старика.

В конечном итоге он умер, потому что сказал правду.

Конечно, всё было неоднозначно, но, по крайней мере, это было то хорошее, что я мог о нём сказать.

Я послал Сольтару безмолвную молитву, повернулся и схватив обоих «клушек», которые дико махали крыльями, направился к воротам крепости.

Там находилось старое караульное помещение, но стражников не было.

Так что я просто пошёл дальше.

На рынке я смог обменять двух тощих кур на половину жёсткого кролика. По крайней мере, он был уже жареным, и мне не пришлось сначала снимать шкуру. Поэтому немного позже я сидел на причале, недалеко от того места, где пришвартовались три могучих чёрных корабля, и делал вид, будто я местный.

Я уже слышал, что пираты одевались в яркие цвета. Что ж, отчасти это было правдой. На многих были одеты более или менее хорошо сохранившиеся остатки дорогой одежды, прежде всего чрезвычайно популярными были парчовые жилеты.

Однако, кажется, не имело значения, подходил ли такой предмет одежды к тому, что уже было на вас. Я увидел пирата в роскошно вышитой женской юбке и корсаже с открытой спиной, а к ним он носил красную куртку с расшитыми золотом бортами. Неизбежный платок был цвета лаванды, парень был щедро накрашен хной, а в шнуровку корсажа были вставлены два больших топора.

Я немного меланхолично улыбнулся, Армин, увидев его, упал бы в обморок. Но подавляющее большинство людей ходило босиком и в лохмотьях… Что ж, некоторые, когда-то дорогие одежды, были не в лучшем состоянии.

Сначала я тоже был босиком, поставил свои сапоги сушиться на каменный кнехт рядом с собой, оберегая разбухшие ноги. Их состояние научит меня, как ещё раз ходить в мокрых сапогах. Я уже сейчас боялся, каково мне будет снова втискивать мои распухшие и окровавленные ноги в сапоги.

В этом старом городе-крепости был небольшой рынок, втиснутый между портом и узкими зданиями; там перемешалось всё великолепие и нищета. Были те, кого, словно господ, носили в паланкинах, а другие такими тощими, словно скелеты, и многие страдали от гнойных ран или язв.

На женщин в основном было страшно смотреть.

Их одежды по большей части были великолепны, но то, что находилось в них, выглядело истасканным уже в молодом возрасте. По дороге от ворот к порту многие из них предлагали мне себя, начиная от беззубых старых мегер и кончая девочками, у которых ещё, без сомнения, даже не было первой крови. Главным образом, это были чёрные, сгнившие зубы, которые многообещающую улыбку превращали в ужас, но больше меня ужасал их апатичный взгляд.

Была граница, за пределами которой человек не мог терпеть страдания, не сломавшись. Я и раньше видел такие взгляды, но не в таком количестве и в то же время в таких юных лицах, которые выглядели старше, чем моё собственное. Здесь были также дети, они бегали полуголыми, некоторые из них уже отягощённые бременем жизни, другие смеялись, борясь с отчаянием.

Если глаза людей не были тусклыми от страданий, то в них была подозрительность или кровожадность. С моей талии свисали меч и кинжал, но с ними я был недостаточно вооружён; казалось, в этом месте люди конкурировали друг с другом за то, кто из них сможет, не спотыкаясь, носить больше всего оружия.

Пока я сидел там и глодал кролика, ко мне подошла маленькая девочка. Тощая и одетая в лохмотья, она стояла и смотрела на меня широко распахнув глаза. Она ничего не говорила и, похоже, не попрошайничала. Но только когда я жевал, она жевала вместе со мной, когда я глотал, девочка тоже глотала. Я был голоден, как волк, но мне было всё сложнее и сложнее есть, так что в конце концов еда застряла в горле.

Я предложил ей остатки костлявого жаркого, она недоверчиво посмотрела на меня, подошла и протянула руку, не к жаркому, а к моей… ширинке!

Я чуть не столкнул мои драгоценные сапоги в воду при попытке увернуться. Лишь в ужасе покачав головой, я протянул ей кролика. Наконец она поняла, выхватила жаркое у меня из рук и убежала, как будто за её душой гнался сам Безымянный.

Я ошеломлённо смотрел ей вслед и чуть не прозевал свои сапоги, которые хотел утащить старик. Когда я их у него вырвал, он зашипел, как гадюка, показал мне неприличный жест и тоже убежал так быстро, как несли его тощие ноги.

В юности я видел страдания и нищету, стал свидетелем того, как голод уносит жизни людей, а также, как жадность и чистый эгоизм превращает их в животных.

Тем не менее даже в самый тёмный час Келара, когда в зернохранилищах моего родного города больше не осталось даже зёрнышка ячменя, никогда не было так плохо, как здесь, поскольку достаточно часто люди проявляли благородство, чтобы поделиться с незнакомцами тем немногим, что у них осталось.