Наталия Некрасова - Ничейный час

Иште стиснула зубы. Теней давно уже больше чем людей. А у нее нет лишних теней. И у Сиэнде нет. А в благодарность земле всегда отдавали человека с одной тенью…

Иште закусила губу и закачалась, тихо подвывая.

Послышались тихие шаги. Надо встать, сделать обычное лицо, Сиэнде маленькая, ей не надо думать о таком.

— Иште…

— Да. Еду принесли.

— Я не буду, — прошептала девочка.

— И почему это? — удивленно замурлыкала Иште. Притворяться не очень получилось.

— Я не хочу есть эту еду, — она особенно подчеркнула — "эту". — От нее тени растут.

Иште обняла девочку. Как ей удалось в этом городе вырасти такой, словно бы она помнила белую луну? Иште не знала ее матери, она просто пришла жить в пустой дом, а там уже были были ничейный дед, Анье и эта девочка.

Сиэнде подняла лицо.

— Иште, давай умрем?

— Ты с ума сошла?

— Нас все равно убьют… Давай убежим от них, из снов богов, а? Сны у них очень страшные, Иште, давай умрем?

— Мы не умрем, — стиснула зубы Иште. — Мы убежим. Мы убежим.

"И пусть лучше нас сожрут твари".

Холмы

Люди занимались своими обыденными делами. Люди почти не обращали внимания на возвратившийся отряд короля. Мало ли, какие у государя дела. Он держит власть в Холмах, и слава ему. Холмы стоят и будут стоять, и слава государю.

Они поднялись на верхний уровень, проехали над садами, въехали под арку дворцовых врат. Ринтэ спешился и, не глядя ни на кого, зашагал к себе.

Они ждали его там, в круглой комнате, все три его женщины. Вот чего он желал меньше всего. Они сидели и молчали, глядя на него. Три пары ожидающих, испуганных, отчаянных глаз. Осуждающих глаз. Он остановился перед ними.

"Я устал. Я больше ничего не хочу и не могу".

Женщины смотрели на него.

— Ну? — сказал он. — Обвиняйте. Обвиняйте.

Женщины молчали. Белая Асиль, Ледяной Цветок Холмов. Золотая Сэйдире, Лебединая Госпожа, и темная Нежная Госпожа Диальде. У одной он не сохранил сына, у другой — дочь, а третья по его вине лишилась и мужа, и младшего сына.

— Ну что вы молчите? — крикнул он, чувствуя, как срывается голос, и подламываются колени. Он повалился на пол, закрывая руками лицо. Из его груди вырывался глухой, прерывистый вой, похожий на лай. Король Холмов плакал.

Женщины не плакали. Они обнимали его, они успокаивали его.

— Они вернутся, верь мне, — говорила Сэйдире. — Обязательно!

— Я ничего, ничего не смог сделать…

— И не надо, — говорила Асиль, — это судьба. Так должно быть. Все будет правильно, верь мне!

Нежная госпожа растолкала обеих невесток.

— Идите, — сказала она. — Идите. Мать лучше знает, как утешить сына.

Сэйдире долгим взглядом посмотрела на свекровь, прикусила губу и вышла. Асиль коротко поклонилась и почти выбежала за ней. И разрыдалась. Сэйдире обняла ее. Она не плакала.

— Да что ж ты, — всхлипывала Ледяной Цветок, — за каменная… такая? Твоя дочь… она же… ну что ты молчишь-то?

Сэйдире тихо гладила ее по белым волосам.

— Он плачет. Нежная Госпожа плачет. Ты плачешь. Хоть кто-то должен не плакать.

На другой день о подножья холмов разбилась Мертвая волна.

Майвэ

Майвэ не могла не испытывать невольной гордости за предков, выстроивших эту дорогу. Даже сейчас, после двадцати лет запустения, она была прекрасна и величественна. Широкий и высокий коридор, по которому могли пройти в ряд четыре груженых телеги, заговоренные светильные камни, медленно загоравшиеся впереди и гаснувшие за спиной, полные проточной воды чаши на каждой стоянке и, главное, запасы "конского гороха" в каменных заговоренных коробах. Лошади прежде всего, это понимали все.

Бронзовые высокие двери с каждой стороны были отмечены условными знаками, по которым было понятно, что находится за ними — съезд к руднику, боковая дорога к какому-нибудь холму или выход на поверхность, в мир Дня, к какому-нибудь торжищу.

Первые ночи пути были тяжелыми. Люди почти не разговаривали. Майвэ ощущала себя страшно одинокой. Даже Тэриньяльт, словно чувствуя свою вину перед королем, держался с ней почтительно, не позволяя ничего сверх. "А ведь мы помолвлены, — горестно думала Майвэ. — Или он решил отказаться от меня?" И муторно, и тошно было ей, и хотелось лишь одного — чтобы все скорее кончилось.

На очередной стоянке Тэриньяльт велел Тьяссе подняться наверх. Дверь отворили с трудом — засов приржавел к скобам.

Коней расседлали и устроили в стойле. Для Майвэ, как всегда, расстелили теплые циновки на нарах в закуте. Мужчины не осмеливались спать там же, где дочь короля. Майвэ действительно чувствовала себя мешком. Ее увезут и привезут.

"И правильно. Ты это заслужила, дрянь. Терпи"

Тьясса вернулся к рассвету. Его белое лицо с огромными муравьиными глазами было бесстрастно.

— Говори, — сказал ему Тэриньяльт.

— Там все неживое.

— То есть?

Воин раскрыл ладонь

— Вот. Это даже не пыль, не земля, не песок. Такое там везде.

Науринья схватил его за руку, долго смотрел на рассыпающуюся кучку… праха, просто другого слова найти нельзя было. Маг принюхался.

— Там нет запахов, господин, — бесстрастно ответил воин с Ущербной Луной на груди.

— Чего еще там нет?

— Ветра нет. Звуков нет. Движения нет. Все не то чтобы умерло — все как будто и не было живым. И воду тамошнюю я бы не стал пить.

Науринья отпустил руку воина. Улыбнулся. Потом улыбнулся еще шире. Улыбка превращалась в оскал.

— Он следит за нами. Он чуууует…

Майвэ почти ощущала общий страх. Науринья, безумный маг, зачем, почему именно сейчас?! Да ей самой было так страшно, что голова закружилась и живот ослабел.

— Он не властен здесь! — пискнула она, почти теряя зрение. — Тут власть моего отца! Не смейте бояться!

Первым нарушил молчание Эдеанна. Старик захохотал.

— Ну хоть один отважный человек нашелся! Эх, госпожа, хоть ты реши, что делать. Мы, понимаешь, готовы были пойти, умереть и уйти из снов богов во славе, а вляпались в дерьмо. Вытаскивай, госпожа.

Вот тут уже хохот стоял общий. Не смеялся один Науринья.

— Я хочу, чтобы вы выслушали меня, — сказала Майвэ. — Пожалуйста. — Голос ее был пронзителен и звонок от волнения и страха. — Я хочу сказать вам, что я очень боюсь. Я боюсь, что Дневные не придут. Или их принц погибнет. А если все наверху так плохо, то кто-то обязательно должен встать на Камень, чтобы все исправилось… Ну, вот и все… Надо идти.

Науринья дернул плечом и отвернулся.

— Да ты посмелее нас всех будешь, дев… госпожа! — хлопнул себя по бедру Эдеанна. — Я — твой человек!

— Я твой человек, — изумленно распахнул глаза Адахья.

— Ты наша, а мы твои! — выкрикнул еще кто-то. Страх уходил, на глаза Майвэ накатили слезы.

А потом Эдеанна запел, радостно, от всей души, и песня эта, простая, не такая, как у Дневных бардов, что-то сделала с ними всеми. Они начинали петь, незаметно для себя, подхватывали слова, и словно прорастали друг другом. Они ощущали мысли и слова, чувства и биение сердца, словно были чем-то одним.