Сергей Алексеев - Сокровища Валькирии. Страга Севера

— А ты сразу — кто такая! — передразнила его жена. — Сиди, мухомор!

— Нет, правда, кто?

— Да сучка эта! За которой кобели-то табуном ходят!

— Это которая иностранцев возит?

— Будто иностранцы — не кобели!..

— У нее тут квартира пустая стоит. Матушка недавно умерла, — пояснил казак. — Иногда появляется.

— И ты тоже кобель! — вдруг сказала она мужу.

— Мать, я не по этой части, — благодушно протянул тот. — Я по электрической.

— Сейчас есть кто-нибудь в ее квартире? — спросил Мамонт.

— Нет, сегодня пусто, — заверил казак. — Несколько дней пусто.

— А ты-то откуда знаешь? — подозрительно спросила жена.

— Дверь немазаная! — отпарировал он. — Скрипит, как телега, на весь подъезд. Я во сне даже слышу.

— Ладно, садитесь чай пить, — сказала казачка. Чашки с чаем затерялись среди больших тарелок с крупно нарезанным салом, соленой рыбой, вареной картошкой, луком и яблоками в вазе. Эта простая пища неожиданно пробудила у Мамонта зверский аппетит.

— Ешь, станичник! — радовался хозяин. — Все с Дона. Я рыбу сам ловлю и сети сам вяжу. Нажимай, есаул!

— Вина у нас нет, — предупредила хозяйка. — Мой пить бросил.

— Спасибо, я за рулем, — сказал Мамонт. — А где же она сейчас живет?

— Кто, сучка-то эта? — Красавица казачка посмотрела так, будто вывернула Мамонта наизнанку. — А зачем тебе она?

Придумывать легенды не имело смысла, да и стыдно было изворачиваться перед этими людьми.

— Вражина один у нее прячется, иностранец. Достать бы мне его нужно.

— Кто он такой? — поинтересовался казак.

— Есть такая организация — Интернационал...

— Значит, красный! — заверил тот. — Большевик. Рубать их, гадов!

— Сиди, рубака, — отмахнулась жена. — А эта стервоза живет где-то на Рокотова. Квартиру там купила. Вроде Жига ее фамилия, а зовут Галька.

— Жуго, а не Жига, — поправил муж. — Галина Васильевна.

— Нашел Васильевну!.. Мурзика вымыл? — вдруг спросила она грозно. — Иди и мой! Да хорошенько, чтоб блестел!

Казак крякнул, улыбнулся и пошел в ванную.

— Мурзик — это котенок? — чтобы поддержать разговор, спросил Мамонт.

— Да нет! — засмеялась красавица. — Коня себе купил!

— Коня?..

— Ну! — отмахнулась она. — Да такого, что между ног проскакивает. Пони называется. А видом — жеребец!

Мамонт поблагодарил и начал собираться. Из ванной доносились властные окрики.

— Стоять! Стоять, я сказал! Мурзик, стоять! Ухо отгрызу!

— Иди провожай станичника! — окликнула его жена. — И оставь Мурзика в покое. Сама вымою. Он у меня будет стоять!

Казак появился обрызганный водой с ног до головы, босой, с засученными шароварами.

— Звони, если что, — он назвал номер телефона и прошептал: — Я за квартирой присмотрю, дверь буду слушать... Эх, и песен не попели!

Впервые после возвращения в Москву Мамонт шел по улице и беспричинно улыбался. Надежда была призрачная: следовало еще отыскать эту женщину на улице Рокотова, и неизвестно, там ли сейчас Кристофер Фрич. Однако после казачьего дома ему вдруг стало хорошо и спокойно. В их суматошной и буйной жизни скользила радость и реальность бытия.

Потом его радовал мощный и устойчивый «Линкольн», которому везде уступали дорогу. Пусть не из уважения, а из боязни поцарапать дорогую машину, за ремонт которой не расплатишься, но и в этом что-то было. Мамонт выехал на Профсоюзную, стал в скоростной ряд и приготовился катить до самого Ясенева. Предчувствие удачи нарастало за каждым перекрестком. На пересечении с улицей Гарибальди он попытался нажать, чтобы проскочить под желтый свет, и в последний момент понял, что не успеет. Тяжелый «Линкольн» имел хорошие тормоза, однако Мамонт остановил его лишь на пешеходной «зебре». Хотел сдать назад и опоздал: почти вплотную к бамперу пристроился «Нисан-патрол». Поток людей, устремившийся по переходу, вынужден был обходить раздражающий роскошью автомобиль. Кто-то пнул, кто-то стукнул кулаком по капоту — Мамонт извиняюще разводил руками, дескать, простите, люди добрые.

И когда невысокий мужичонка плюнул на машину и погрозил кулаком, он тоже сделал жест извинения. Но вдруг этот человек остановился и, развернувшись, пошел к водительской дверце. Мамонт надавил кнопку опускания стекла — хотел извиниться персонально, однако услышал восторженный крик:

— Мамонт! А-а, Мамонт! Я узнал вас!

Мамонт поднял стекло и отвернулся. Как назло, вереница пешеходов не кончалась и томительно долго горел красный свет.

— Русинов?! — блажил этот невзрачный, плохо одетый человек. — Ну, что ты морду воротишь, а? Разбогател, гад, не узнаешь? Опять в начальниках?.. Русинов?! Вы поглядите, какая машина? Какое авто!

Он начал стучать по машине — люди, обтекая ее, оборачивались, вглядывались в лица. Светофор будто заклинило.

— Мамонт! Я узнал тебя! Открывай двери! Это же я, Носырев! Помнишь? Гипербореец... Русинов? Саша?! Полковник Русинов?!

Прохожие замедляли шаг, останавливались...

Мамонт выключил фиксатор задней двери, потянул защелку на себя. Гипербореец ворвался в машину, повалился на сиденье, тараща глаза.

И наконец загорелся желтый свет...

Замкнутое пространство машины не позволяло выразить ни чувств, ни эмоций целых три часа. Отчего-то все сидели как на иголках, и это странным образом развлекало Арчеладзе. Воробьев был за рулем, но за дорогой следил невнимательно, поминутно вертел головой, и было непонятно — то ли от интереса, что происходит на заднем сиденье, то ли укачивал постреливающий нерв зуба. Нигрей был рядом с ним и тоже не находил себе места: оглядка назад у него стала навязчивым движением. Он поворачивал себя всякий раз лицом на дорогу, однако в течение трех минут его тело — плечи, колени, голова — само по себе ориентировалось на начальника.

Полковник понимал, отчего всю дорогу вертятся и молчат мужчины. Машинистка Капитолина сидела рядом с ним и тоже чувствовала себя неуютно в этой компании. Она не могла отказаться от приглашения самого Арчеладзе, к тому же была шокирована им и в первое время сидела несколько бесчувственная и отрешенная. Затем тоже стала проявлять беспокойство и не знала куда деть свои прекрасные колени — кожаная юбка и так была коротка, тут же, в положении сидя, ее длина уворовывалась бедрами, обнажая их выше середины. И руки с прекрасными музыкальными пальцами ей тоже мешали и не находили занятия. Испуганно-нежный взгляд Капитолины ни на секунду не задерживался ни на одном предмете, однако не бегал, а плавно и бесконечно скользил в пространстве. Ощущая его на себе, полковник чувствовал прикосновение, как если бы она тронула рукой. Он единственный всю дорогу сидел непринужденно и испытывал тихий восторг. Предощущение отдыха в осеннем лесу, прогулки с Капитолиной, вечер в охотничьем доме — все будоражило и возбуждало его душу.