Танит Ли - Игроки Зимы (Сборник)

Я вытерла лицо ярко-зеленым платком из бронзового ящика и опять спустилась вниз. Пока он не кончил, я стояла в южной части Перспективы и смотрела на его атласные волосы, летавшие над клавишами, как будто погрузившись в музыку, он в ней нырял. Потом он встал, обошел пианино и улыбнулся мне.

— Я настроил.

— Я же тебя об этом не просила. Я хотела, чтобы ты поднялся со мной.

— Нужно еще кое-что прояснить, — сказал он. — Будучи человекоподобным, я вполне самостоятелен. Если ты хочешь, чтобы я сделал что-то конкретное, скажи об этом со всей определенностью.

Я отвлеклась и прослушала.

— Что ты сказал?

— Нужно было просто сказать: пойдем со мной наверх. Я бы оставил пианино и последовал за тобой.

— К черту все! — закричала я. Ничего я не хотела, ничего мне надо. Это значило только то, что мои переживания начали выхлестываться наружу.

Его лицо застыло, глаза стали сатанинскими.

— Не смотри на меня так, — сказала я. Лицо его прояснилось.

— Я говорил тебе об этом.

— Переключение мыслительного процесса? Я тебе не верю.

— Об этом я тебе тоже говорил.

— Да разве ты можешь об этом знать?! — закричала я.

— Я все о себе знаю.

— Да ну?

— Иначе я не мог бы функционировать.

— Тогда матери ты, должно быть, понравишься. Знать себя — это так важно. Из нас никто не знает. Я не знаю.

Он терпеливо смотрел на меня.

— Значит, чтобы ты выполнял мои желания, — сказала я, — нужно отдавать тебе приказы?

— Не обязательно приказы. Скорее инструкции.

— Какие же инструкции давала тебе Египтия в постели?

— Все эти инструкции я уже знал.

— Откуда?

— А как ты думаешь?

И это, скажете, не человек?

— Египтия красива. Ты способен оценивать такую красоту?

— Да.

— Зачем ты навязался на мою голову?

— Ты говоришь так, будто жалеешь об этом.

— Завтра я отошлю тебя обратно к ней. К Кловису. — Что я такое говорю? Почему не могу остановиться? — Ты мне не нужен. Я ошиблась.

— Мне очень жаль, — тихо произнес он.

— Ты об этом сожалеешь? Что можешь меня осчастливить?

— Да.

— Ты хочешь всех сделать счастливым? — воскликнула я. За окном снова загрохотало. Дом задрожал — или это меня трясло? — Кто же ты, по-твоему? Иисус Христос?

Молния. Сполох. Гром. Комната закачалась перед глазами, а когда выровнялась, он стоял передо мной и легонько придерживал за плечи.

— У тебя какая-то психологическая травма, — сказал он. — Если ты скажешь какая, я постараюсь помочь.

— Это ты, — проговорила я. — Это ты.

— Меня учили предвидеть реакцию людей на мои поступки.

— Египтия была твоей первой женщиной, — заявила я.

— Египтия такая же юная девушка, как и ты. И уж, во всяком случае, не первая у меня.

— Проверки? Контрольные проверки? Пианино, гитара, голос, постель?

— Естественно.

— Да что же тут естественного? — Я вырвалась из его рук.

— Естественно с деловой точки зрения, — рассудительно сказал он.

— Но что-то там не так. Тебя же снова хотели проверить.

Он стоял и смотрел на меня сверху вниз. Ростом он был примерно пять футов одиннадцать дюймов. За его спиной кроваво-красное небо начинало темнеть; темнели и его волосы. Глаза были, как два бесцветных огонька.

— Моя спальня наверху, — сказала я. — Иди за мной.

Мы вошли в мои апартаменты. Я захлопнула дверь. Потом взяла самоохлаждающийся графин с белым вином, налила два стакана и, немного поколебавшись, протянула один ему.

— Напрасные расходы, — сказал он.

— Я хочу думать, что ты человек.

— Я знаю, что ты этого хочешь. Но я не человек.

— Сделай это, чтобы доставить мне удовольствие. Чтобы я стала счаст-ли-вой.

Он выпил очень медленно. Я — быстро. И сразу поплыла. Отблески молний просвечивали сквозь штору.

— А теперь, — сказала я, — пойдем в спальню. Мать оформила ее по моей цветосущности. И будем заниматься любовью.

— Нет, — сказал он.

Я остановилась и взглянула на него.

— Нет? Ты же не умеешь говорить «нет».

— Мой словарь богаче, чем ты думаешь.

— Но…

— Нет, потому что ты не хочешь меня, вернее, твое тело не хочет, это еще важнее.

— Ведь ты должен мня осчастливить, — возразила я.

— Насилие тебя счастливой не сделает. Даже если ты о нем просишь.

Он поставил стакан, отвесил мне поклон, будто дворянин в старинных фильмах, и вышел.

Я осталась стоять с разинутым ртом посреди комнаты. За шторами сверкало и гремело. Он снова стал играть на пианино. Ситуация была чудовищная. В таком тягостном положении я еще ни разу не оказывалась. Что ж, я это заслужила.

Слегка опьяневшая, я сидела у себя, слушая его музыку. Временами, когда я остаюсь одна, я пытаюсь играть на пианино, но у меня так плохо получается. А он играл виртуозно, играл целый час. Знакомые вещи, незнакомые. Классические, модернистские. Как будто в Перспективе горел свет, хотя я и не могла этого видеть. Послезавтра вернется мать. Объяснение будет тяжелым. Тяжелым, как тучи за окном. У меня есть только сегодняшний и завтрашний день, а я все испортила.

Я приняла душ, вымыла волосы и подставила голову под автосушилку. Потом стала примерять одно платье за другим, но ни одно меня не устраивало. Наконец я влезла в черные джинсы, слишком тесные (хотя теперь я этого не чувствовала, ведь я почти ничего не ела сегодня, а завтра мне как раз надо было принимать капсулы Венеры Медийской), и надела шелковую рубашку, подаренную Хлоей и которую я еще не надевала, так как не понравилась Деметре.

Пианино надолго замолчало. Было около шести, гроза ушла. Голубой закат залил небо и Перспективу, но его там не было. Он куда-то исчез.

Я говорила, что владеет им Египтия и что я отошлю его обратно. Мог ли он уйти? Может ли робот принять такое решение? Я вышла из Перспективы, лифт был на антресолях, а не в фойе. Кровь во мне заволновалась, я не могла вынести неведения. Я вернула лифт и спустилась. Он был в библиотеке, в кресле с высокой спинкой рядом с балконом. Горела лампа. Он читал. Свет ему, значит, все-таки нужен, хотя на каждую страницу он тратил не больше пятнадцати секунд.

Я робко вошла в библиотеку, приблизилась к нему, спустилась на пол перед креслом и прислонилась головой к его колену. Оно казалось совсем настоящим. И рука, которая начала поглаживать мои волосы, тоже была настоящая.

— Привет, — сказал он.

Никакого недовольства, само собой. Меня же раздражала его невозмутимость.

— Послушай, — тихо сказала я. — Я хочу все объяснить. Я на тебя смотреть не буду, а вот так прислонюсь и буду говорить. Я немного опьянела и поэтому так размякла. Это ничего?

— Все хорошо, Джейн, — сказал он. Я закрыла глаза.

— Я очень глупая, — снова заговорила я. — И жуткая эгоистка. Это потому, что я богатая и не знаю настоящей жизни. Я спрятана от нее. Поэтому всегда делаю кучу ошибок.