Ровенна Миллер - Испытание [litres]

Когда иллюзионист демонстрировал фокус с исчезающей голубкой, я заметила нечто странное – всеобщее еле сдерживаемое воодушевление и сосредоточение на этой крошечной южной птичке. Я вздрогнула и увидела, как из того угла, где сидели музыканты, стелются, туманом заволакивая зал, бледно-золотистые чары.

Мне стало нечем дышать, но я быстро встряхнулась, вспомнила, где нахожусь, и пришла в себя. Стало понятно, как работают местные колдуны: их напоенные музыкой чары управляли чувствами и вниманием зрителей. Светлая, жизнерадостная музыка не только наполняла зрителей ничем не замутненной радостью, оставляя в них теплые незабываемые воспоминания о чудесном вечере, но и отвлекала их от ловких рук фокусника.

Что ж, в этом-то и суть любого увеселения, подытожила я, – сыграть на чувствах, угодить зрительскому вкусу. Театральным представлениям, песням, танцам, спортивным играм сопутствовал успех, если они пробуждали в слушателях или зрителях определенные эмоции: счастье, печаль, упоение победой, горечь поражения или тихую веселость. И вот этот секрет чародейного мастерства тщательно хранился на протяжении тысяч лет? Я пребывала на верху блаженства – я раскрыла тайну серафских колдунов. Хотя, надо признать, охватившее меня ощущение головокружительной неги наверняка было вызвано в том числе и музыкальными чарами.

Темп музыки изменился, и колдун пригласил на сцену молодую женщину. Выряженная в некое подобие придворного серафского костюма, она походила на колосок, торчащий из копны ниспадающего складками шелка. По приказу иллюзиониста она легла на стол, стоявший посреди авансцены. Фокус с левитацией, догадалась я, когда трюкач потряс руками, унизанными серебряными кольцами, убеждая публику, что никаких нитей и лесок не привязано к изящной серафской даме.

Внезапно легкий озноб пробежал по моему телу, и меня охватили чувства недоверия и сомнения. Чары изменились, изменилась и музыка, и я, пошарив глазами по залу, увидела черные искорки проклятия. Способна ли музыка создавать проклятия, которые влияют не только на чувства человека? Способны ли такие проклятия причинить вред или даже убить? Нет-нет, успокоила я себя, я же знаю, как работают чародеи, мои страхи напрасны. И все же беспокойство гвоздем засело у меня в голове, и как ни старалась я выбить его оттуда, оно прочно укоренилось в моих мыслях, подпитываемое наигранными музыкой чарами.

Все свое внимание я перенесла на сцену. Пара взмахов рук – и женщина на несколько сантиметров вознеслась над столом. И вот под воздействием про́клятых чар то, чего она боялась в реальной жизни, выплеснулось наружу, и вокруг нее в неверном свете огромных канделябров заплясали, словно ожившие в ночном кошмаре марионетки, фигуры крестьян, вооруженных косами и вилами.

Представление внезапно приняло совсем иной оборот, я подобного не ожидала. Вместо того чтобы некоторое время полетать в воздухе и затем опуститься на стол, женщина, а с ней и ее вздувшееся, словно морской вал, одеяние начали сморщиваться, усыхать, и женщина исчезла в вихре шелка, словно ее и не было.

Пораженные зрители захлопали в ладоши, но вызванные проклятием ужас и тревога никуда не делись, а женщина так и не появилась. Засуетились слуги: они зажгли лампы и принесли еще канделябров, чтобы вытеснить мрак. Колдун поклонился, музыканты упаковали инструменты в футляры и покинули сцену. Страх и безысходность продолжали окутывать зал, и ни яркий свет, ни натужная болтовня зрителей, встающих с мест и уходящих прочь, не могли разогнать их.

Значение разыгранной пантомимы было для меня, распознавшей присутствие черной магии, кристально ясно: зрителям внушалась мысль, что галатинские крестьяне заморят голодом Сераф, а заодно и все остальные страны. Порожденный темным волшебством ужас поселится в душах зрителей надолго – ночи и дни напролет станет он разъедать их сердца вероломной тревогой. Только о нем все и будут говорить. А что, если зрителям только что привили неискоренимую, вечную ненависть к крестьянам? Почему бы и нет?

Я незаметно выбралась в коридор. Теперь я поняла, почему хозяйка саммита не желала видеть меня на этом представлении – уж Сиован-то наверняка владела секретами серафских колдунов. Будь на моем месте какая-нибудь учтивая дама из нашей делегации, она, если бы ее лишили права посетить подобное мероприятие, только молча кивнула бы в ответ, мирясь со своей участью. Но не на ту напали: вместо заурядной утонченной леди из Галатии перед ними предстала хваткая деловая женщина. Одно лишь томило меня – если кто-нибудь разнюхает, что я была на представлении, что тогда?

Целенаправленно, но, надеюсь, не возбуждая подозрений, я двинулась к своим покоям, как вдруг повстречала леди Мерхевен и Сиован. Пожилая дама предпочла меня не заметить, а вот серафка внимательно уставилась на меня. Я поспешила прочь.

У двери в свою комнату я чуть не налетела на Теодора. Молочная бледность его лица сразу же подсказала мне, что он, как и я, заметил нити света и тьмы, сплетенные музыкой.

– Ты видела…

– Не здесь! – быстро прервала его я, заталкивая в комнату. – Все трюкачества колдуна – обычные фокусы. Подобных ему фигляров на улицах – пруд пруди. Но чтобы усилить впечатление от иллюзий, он зачаровывает зрителей.

Теодор рухнул на оттоманку, трясущимися руками расстегнул камзол.

– Зачаровывает намеренно, подспудно внушая им мысли, выгодные для Западного Серафа. Как считаешь, можно ли эти чары отменить? Можно ли их развеять, или они налагаются навечно?

Сложный вопрос, и я подошла к его решению, как обычно подходила к отделке нового платья – подшить здесь, обметать сыпучий срез там. Чары можно наложить, но чары можно и снять. Насыщенные волшебством стежки можно распороть и тем самым уничтожить чары или проклятие. Истинное чародейство не в том, чтобы проложить стежок или вырезать знак на глиняной табличке: подобные действия всего лишь упрощают работу волшебника, помогают напитать магией предметы, но не являются основополагающими.

– Не знаю, – вздохнула я. – Например, твои чары недолговременны. Может, оттого, что ты еще не поднаторел в мастерстве, а может, оттого, что здешние колдуны обладают какими-то секретными навыками…

Способности Теодора к колдовству нас так поразили, что я даже не задумывалась, какова его волшебная сила и как далеко она простирается. У разных чародеев дар раскрывался по-разному. Теодор слишком не искушен, чтобы втягивать его в эту запутанную интригу с серафскими колдунами.

– … Или ты неопытен, а я никудышный учитель, так как очень мало знаю, – продолжила я.

– Ты прекрасный учитель. И не надо щадить мои чувства, я понимаю, что по сравнению с серафцами я сущий неофит.