Андрей Дашков - Страна слепых, или Увидеть свет

Здесь довольно уютно. Будто зажат среди мягких багровых стен. Мимолетное видение — как предчувствие будущего. Упираюсь в стену лбом. Слишком упругая; голову не расшибешь даже при сильном желании… Нет, оказывается, все не так — это не стена, а чьи-то руки. Чужие ладони на моих глазах. В памяти на миг возникает картинка с открытки. Что-то зловещее в мирной сценке. Безликие фигуры — то ли в балахонах, то ли в саванах. Добровольная слепота. Покорность. Готовность плясать под чужую дудку. Игра «Угадай, кто пришел». Угадать нетрудно: пришедший-то с запашком. Пахнет покойником, пролежавшим пару дней на солнце. Меня выворачивает.

Чтобы не захлебнуться, извиваюсь, словно червь под сапогом. Наконец освобождаюсь. Жадно глотаю пропитанный гарью воздух. В глазах по-прежнему липкий пурпурный туман. Как будто у крови тоже есть Тень и она защищает меня от чего-то худшего. Может, от будущего…

Все заканчивается ударом в затылок. С хрустом обрушивается темнота, в которой нет ничего. Никаких звуков, никакой боли, никаких иллюзий. И меня тоже нет.

— Очухался? — спросил голос.

Для разнообразия этот не принадлежал к сонму моих старых знакомых — игравших привычные роли, наделенных характерным тембром и говоривших исключительно со мной (что, по мнению Санты, свидетельствовало о нереализованной детской потребности в общении со сверстниками). Спросил, кстати, не у меня.

— Кажется, не совсем. Сейчас я ему помогу.

Другой голос. Женский. Я так редко слышал женские голоса (если не считать Желчной Сучки), что даже разобрало любопытство, кто это хочет мне помочь. Попытался продрать глаза. Не получилось. Такое ощущение, будто веки зашиты. Стало страшно до паралича дыхания — а вдруг действительно зашиты? Твари способны и на более изощренные пытки ради удовлетворения своей маниакальной жажды мщения.

Несколько сильных пощечин окончательно привели меня в чувство, и чувство это было чрезвычайно неприятным. Физическая беспомощность, неспособность к сопротивлению, отвращение к себе. Если раньше я был насквозь пропитан болезнью, по самую макушку залит расплавленным свинцом и безнадежно заторможен, то теперь казалось, что все мои кости переломаны и месиво из острых обломков и разорванного мяса зашито в окровавленный затвердевший мешок.

Но едва я начал шевелиться, выяснилось, что кости целы. А вскоре после того, как кто-то плеснул мне в лицо водой, удалось разлепить веки. Не до конца, правда, — сверху и снизу поле зрения было ограничено наплывами опухшей кожи.

Я увидел нависавшую надо мной грудь, туго обтянутую голубым медицинским халатом, и стакан, который держали гладкие толстые пальцы. В халате помещалось и все остальное, имевшее отношение к женскому телу, но остальное я разглядел позже. Сначала мое внимание сосредоточилось на бэдже, приколотом к халату. На бэдже было выведено красным карандашом, печатными буквами и от руки: «Анна Гнусен. Старшая сестра. Блок А».

Монументальная грудь отодвинулась, зато приблизилось круглое лоснящееся лицо, судить по которому о возрасте женщины было так же трудно, как по фаянсовому горшку. Лицо окружали короткие вьющиеся светлые волосики; падавший сзади свет керосиновой лампы создавал эффект ореола. Заглянув мне в зрачки, Анна Гнусен сказала:

— Так-то лучше.

Она была, несомненно, зрячая. Почему-то я этому совсем не обрадовался. Помимо лица «старшей сестры» я увидел высокий потолок и грязновато-белые стены большой комнаты, а также зарешеченное окно с сохранившимся стеклом. За окном ходила ходуном ветка дерева, в которую намертво вцепилась ворона. Чуть позже до меня дошло, что это прикрепленное проволокой чучело.

Я лежал на твердой гладкой холодной поверхности. При каждой моей удавшейся попытке шевельнуться эта поверхность едва ощутимо вибрировала, так что скорее всего подо мной был металлический стол или топчан. Кроме того, я обнаружил, что мои руки уже двигаются сами по себе. Будто верные долгу телохранители, они искали оружие. И не находили.

Без стволов я чувствовал себя голым ничтожеством, хотя был одет как прежде. Судя по безмятежному виду сестры Анны, она не сомневалась, что я не представляю ни малейшей опасности.

Несмотря на убийственную слабость, я сумел приподнять голову. Насчет топчана угадал. В комнате было что-то неуловимо больничное, хотя мои представления о больницах и прочих лечебных заведениях ограничивались опытом поиска препаратов для обезболивания и обеззараживания ран. Источником убогих знаний в этой области сначала был Санта, затем медицинские справочники. А сейчас я без всяких препаратов (хватило одного воспоминания) пытался сбежать от реальности. Но пришлось вернуться.

Пол из зеленых и черных квадратов, расположенных в шахматном порядке. На полу — старая керосиновая лампа. Двойная металлическая дверь с узкими окошками, тоже зарешеченными. Возле дальней стены еще один топчан — голый, поблескивающий никелем. На стене — знакомое изображение, только на этот раз не плакат времен Слепой войны, а грубый рисунок, сделанный углем: башня маяка, скрещенные стволы и под ними надпись: «Покажи им путь к свету». Вот тут мне снова стало страшно.

Повернув голову, я обнаружил еще одного зрячего. Высокий мужчина лет пятидесяти находился в мертвой зоне, поэтому его я увидел в последнюю очередь. Когда наши взгляды встретились (что вызвало у меня неисполнимое желание спрятаться, раствориться в темноте), он широко улыбнулся, приподнял руки ладонями вверх и торжественно произнес:

— Добро пожаловать, брат! Счастлив приветствовать тебя на борту Ноева ковчега!

Поскольку он явно не имел в виду, что нас произвела на свет одна мать, или один отец, или оба родителя вместе, оставалось предположить, что речь шла о символическом братстве уцелевших крыс. С моей стороны глупо было бы возражать. Я, как ни странно, не мог выбросить из головы чучело вороны. Чушь насчет «Ноева ковчега» я пока пропустил мимо ушей. Если этот мужик думал, что я не читал толстых скучных книг с крестами на обложках, то он ошибался. Они валялись повсюду.

Я попытался выдавить ответную улыбку, однако получилось, наверное, нечто устрашающее. Незнакомца моя гримаса не смутила. Всем своим видом он изобразил сочувствие к страдающему «брату». Что называется, вошел в мое положение. Он приблизился скользящим бесшумным шагом (словно подкрался к спящей твари) и легонько похлопал меня по плечу: